– Напишите, как всегда, на имя госпожи Фудзивара Рури[20]. Молитесь усердно, прошу вас. Мне удалось разыскать наконец эту особу, поэтому я желала бы заказать помимо всего прочего еще и благодарственный молебен.
Нетрудно вообразить, как были растроганы паломники из Цукуси, услыхав эти слова.
– Какая радость! Видно, не напрасно молился я столь ревностно! – возликовал монах.
Всю ночь в храме продолжались службы.
Когда рассвело, Укон прошла в келью знакомого монаха, дабы не торопясь побеседовать с юной госпожой. Девушка стыдилась своего измученного вида и невзрачных дорожных одежд, но даже теперь невозможно было не заметить ее необыкновенную красоту.
– Совершенно неожиданно я попала в услужение в один из самых знатных домов столицы, и многих прекрасных женщин удалось повидать мне на своем веку. Долгое время я считала, что никто на свете не может сравниться с супругой Великого министра. Но недавно у нее появилась воспитанница, едва ли не превосходящая ее красотой. Впрочем, чему тут удивляться? Дочь такого отца… К тому же ее окружили столь нежными заботами. Но наша госпожа даже в этом скромном одеянии ничуть не хуже, и это меня чрезвычайно радует. Господин министр еще тогда, когда был жив отец его, Государь, имел возможность сообщаться с женщинами самых высоких рангов, о простых придворных дамах я уж и не говорю. Так вот, он часто изволит утверждать, что среди всех женщин, которых видел он в своей жизни, только две могут быть названы настоящими красавицами – покойная Государыня-супруга и юная госпожа, которая воспитывается в его доме. Мне трудно сравнивать, ведь Государыню я никогда не видала, а девочка при всей миловидности своей слишком мала, и можно лишь предполагать, какой она станет в будущем. Так что пока для меня нет никого прекрасней супруги господина министра. Полагаю, что и сам он считает ее выше других, просто не хочет говорить о том вслух. Я не раз слышала, как он шутил: «Вы слишком для меня хороши». Ах, посмотришь на эту чету, и кажется, что жизнь твоя продлевается. «Подобной красоты нигде больше не встретишь», – всегда думала я, на них глядя, но теперь вижу, что ошибалась. Разумеется, все в этом мире имеет пределы, и даже у самой прославленной красавицы нет сияния вокруг головы, но я уверена, что наша госпожа превзойдет многих, – говорит Укон, с улыбкой глядя на девушку, и старуха кормилица, возрадовавшись, отвечает:
– Да, вот такая она у нас. А ведь еще немного, и мы похоронили бы эту красоту в глуши. Вы себе и представить не можете, как я жалела ее, как печалилась! И вот бросила все: и дом и имение, рассталась с детьми, служившими мне опорой, и поспешила сюда, в столицу, которая за эти годы стала мне совсем чужой. О госпожа Укон, смею ли я надеяться на ваше содействие? Ведь тем, кто прислуживает в знатнейших семействах, многое доступно. Может быть, вам удастся найти средство сообщить о ней ее отцу и добиться, чтобы он признал ее?
Застыдившись, девушка отворачивается.
– Ах, право, если уж меня, ничтожную, господин Великий министр изволил приблизить к себе… Подслушав однажды, как я вздыхала: «Что же сталось с моей маленькой госпожой?», он сказал: «Я и сам хотел бы это знать, и ежели дойдут до вас какие слухи…»
– Что и говорить, господин Великий министр – важная особа, но в его доме уже есть женщины, причем занимающие весьма высокое положение. Пожалуй, лучше сначала сообщить о ней ее отцу, господину министру Двора, – отвечает кормилица, и Укон решается наконец рассказать ей о последних днях госпожи.
– Господин Великий министр так и не смог забыть о ней и до сих пор оплакивает ее утрату. Он не раз признавался мне, что дочь заменила бы ему мать. Собственных детей у него, к его великому сожалению, немного, и он предполагал взять ее в дом, объявив всем, что это его родная дочь, о существовании которой он узнал совершенно случайно. Однако в то время я была молода и неопытна, слишком многое смущало меня, и я так и не решилась наведаться к вам. Я узнала имя вашего супруга, когда он получил назначение на Цукуси, и видела его мельком в тот день, когда перед отъездом он заходил засвидетельствовать свое почтение господину министру, но поговорить с ним мне так и не удалось. Я надеялась, что вы оставили юную госпожу в том доме на Пятой линии, где цвели цветы «вечерний лик»… О как это ужасно! Подумать только, что она едва не стала настоящей провинциалкой!
Целый день проговорили они о прошлом. Келья находилась высоко в горах, оттуда хорошо были видны толпы паломников, спешащих к храму. Рядом протекала река, ее-то и называли Хацусэ.
Право, «пусть течение несет…» (201), – сказала Укон, и девушка ответила:
По щекам ее текли слезы, ничуть, впрочем, не умалявшие ее очарования. «Воображаю, каких трудов стоило кормилице вырастить ее, – с благодарностью подумала Укон. – Малейший налет провинциальности способен погубить любую красавицу, точно так же как драгоценную жемчужину губит самый, казалось бы, незначительный изъян. Она же безупречна!» Сходство с матерью было очевидно, но если мать привлекала удивительной, почти детской застенчивостью и кротким, нежным нравом, в красоте дочери было что-то гордое, возвышенное и необыкновенно утонченное. Укон даже подумалось вдруг, что Цукуси не столь уж и дикое место, но все остальные были совершенными провинциалами, и она так и осталась в недоумении.
Когда стемнело, женщины вернулись в храм и весь следующий день провели в молитвах.
Осенний ветер, прилетая из далеких ущелий, веял холодом, но паломники были слишком взволнованы, чтобы обращать на это внимание. Мысли кормилицы с надеждой устремлялись в будущее. Она всегда печалилась, понимая, что вряд ли сумеет обеспечить госпоже достойное положение, но, судя по словам Укон, министр Двора пекся равно обо всех своих детях, независимо от ранга их матерей, так что и эта ничтожная былинка могла рассчитывать на его поддержку.
По дороге из храма женщины поведали друг другу, где теперь проживают, ибо Укон больше всего на свете боялась снова потерять юную госпожу. Семейство Укон жило рядом с домом на Шестой линии, то есть не так уж и далеко от того места, где остановилась кормилица со своими спутниками, и она надеялась, что можно будет найти верное средство сообщаться с ними.
Укон сразу поехала в дом Великого министра, рассчитывая при случае рассказать ему о том, что произошло.
Когда, миновав ворота, она въехала в необычайно просторный двор, по которому сновали кареты отъезжающих и подъезжающих, ей вдруг стало стыдно, ибо рядом с этим драгоценным чертогом ее собственная незначительность становилась еще более очевидной.
Ночь она провела в своих покоях, терзаемая мучительными сомнениями, а наутро ее призвала к себе госпожа. Это была великая честь, ибо одновременно с Укон в дом на Шестой линии вернулись многие другие дамы, среди которых были особы весьма высокого ранга, не говоря уже о молодых прислужницах. Министр тоже был здесь и, увидав Укон, принялся по обыкновению своему над ней подшучивать:
– Что это вас так задержало? Наверняка произошло что-то из ряда вон выходящее! Куда девалась
