музее. Однако вскоре Софья Парнок оставила подругу, отправившись на поиски новых приключений. Цветаева глубоко переживала это предательство, о котором со скорбью вспоминала до конца своих дней.
Сергей Эфрон обычно спокойно относился ко всем увлечениям супруги, считая, что подобные вспышки страсти необходимы ей для полноценного творчества и что благодаря им она обретает поэтическое вдохновение. Однако связь с Софьей Парнок все же внесла некоторый разлад в отношения супругов.
Будучи натурой романтической, Марина Ивановна обладала не только необычным поэтическим даром, но и редкой способностью любить человеческую душу независимо от того, существу какого пола она принадлежала. «Раз я люблю душу человека, – говорила Цветаева, – я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы».
В 1915 году Сергей Эфрон ушел на фронт, вступив в Белую гвардию, в рядах которой воевал вплоть до окончания военных действий. С мужем Марине Цветаевой случайно довелось увидеться в 1917 году в Москве, после чего его следы снова затерялись на фронтах войны. В последний раз перед четырехлетней разлукой они встретились в январе 1918 года.
Период стремительного творческого роста поэтессы пришелся на суровые годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. Она жила в Москве, много писала, однако ее стихи почти не публиковались. Мифологически-декадентская направленность ее лирики была чужда рабоче-крестьянским идеалам.
Цветаева не приняла революцию, считая ее восстанием «сатанинских сил», непоправимой катастрофой для родной страны, которую она любила всем сердцем. Недаром именно к этому времени относятся написанные ею трагические стихи о конце, гибели, муках. Марина Ивановна с уважением относилась к Маяковскому, Блоку, Есенину и другим известным поэтам, которые прославляли новую власть, но вторить им она не могла, да и не испытывала в этом потребности, поэтому по-прежнему держалась в литературном мире особняком.
Революция 1917 года внесла резкие изменения в жизнь Цветаевой. Один из самых благополучных периодов сменился годами нужды и отчаяния. Не обошли ее стороной и несчастья. В ноябре 1919 года Марина Ивановна, уставшая от голода и нужды, отправила своих дочерей (в апреле 1917 года у нее родился еще один ребенок) в Кунцевский приют. Однако в феврале там умерла младшая дочь Ирина, а тяжелобольную Ариадну Цветаева забрала домой. От мужа не было никаких вестей, так что Марина Ивановна не знала, жив ли он еще или погиб.
В эти годы Цветаева была завсегдатаем расположенного в Кривоарбатском переулке дома Жуковских-Герцыков, который А. Н. Толстой назвал «обормотником». Там собиралась творческая интеллигенция Москвы – поэты, художники, артисты. Часто бывала Марина Ивановна в доме профессора А. А. Грушка, где проживала семья композитора А. Н. Скрябина, а также на квартире К. Д. Бальмонта. Несмотря на тяжелые условия, в которых она оказалась с дочерью, поэтесса находила в себе силы не только жить, но и творить. 2 мая 1919 года Марина Цветаева выступила с чтением своих стихов на «Празднике труда», проходившем во Дворце искусств на Поварской улице, 6 июля там же прочла пьесу «Фортуна», 11 декабря 1920 года принимала участие в «Вечере поэтесс», состоявшемся в Политехническом музее.
Находила Цветаева силы и на новые романтические увлечения. После разрыва с Софьей Парнок у нее был роман с Мандельштамом. В разное время внимание поэтессы привлекали актер Ю. А. Завадский, Б. Л. Пастернак и князь С. М. Волконский. В письме к А. Бахраху Цветаева писала, что «любила 60-летнего князя Волконского, не выносившего женщин. Всей безответностью, всей беззаветностью любила и, наконец, добыла его – в вечное владение! Одолела упорством любви. (Женщин любить не научился, но научился любить любовь.)».
Были среди увлечений Цветаевой и женщины. Так, в 1918 го? ду Марина Цветаева познакомилась с актрисой Софьей Голлидэй, женой русского эмигранта, ставшей прототипом героини ее пьес, с которой у поэтессы завязался кратковременный роман. Известно также, что Цветаева была влюблена в художницу Наталью Гончарову. Не случайно в ее стихотворениях нередко появлялись строки, исполненные любви к женщине. Цветаева обычно увлекалась людьми неординарными, сраженная их красотой или талантом. Часто поэтесса любила, не имея ни малейшей надежды на взаимность.
В июле 1921 года Марина Ивановна узнала наконец о том, что ее муж жив и находится в Константинополе, откуда собирается отправиться в Чехию. Поэтесса приняла решение восстановить семью и начала готовиться к отъезду за границу.
В конце 1921 года, накануне отъезда и после 8?летнего перерыва, частное издательство «Костры» выпустило небольшую книгу Цветаевой под названием «Версты», в которую вошло 35 ее стихотворений, написанных с января 1917 по декабрь 1920 года. С января по май 1922 года Марина Ивановна писала прощальные стихи. Расставанию с Москвой она посвятила поэму «Переулочки».
Разрешение на выезд из России и все необходимые документы Цветаева получила в мае 1922 года. 15 мая она с дочерью Ариадной приехала в Берлин, где к тому времени были изданы две книги ее стихотворений – «Разлука» и «Стихи Блоку». Вырученные деньги пошли на оплату дороги.
Спустя месяц за женой и дочерью приехал Сергей Эфрон, учившийся в то время в Пражском университете. Три года семья провела в предместьях Праги, поскольку жизнь в городе была для русских эмигрантов слишком дорогим удовольствием. Сергей Эфрон тщетно пытался заработать деньги, чтобы как-то прокормить семью: работал на киностудии, был редактором журнала, пробовал свои силы на литературном поприще. Однако все эти попытки оказались безрезультатными. К тому же реализовать себя Эфрону мешало его подорванное здоровье. Он был болен туберкулезом, так что Марине Ивановне нередко приходилось оплачивать его лечение в больнице.
Удивительно, что, невзирая на нищету, бесконечную нужду и постоянные проблемы, которые ей приходилось решать, Цветаева продолжала беззаветно отдаваться любимому ремеслу, много и напряженно работала. В 1923 году в берлинском издательстве «Геликон» вышла ее книга «Ремесло», которая получила высокую оценку критиков. В 1924 году в Праге поэтесса написала «Поэму Горы» и «Поэму Конца». В 1926 году поэтесса дописала поэму «Крысолов», работала над поэмами «С моря», «Поэма Лестницы», «Поэма Воздуха» и др.
Пришло и новое, может быть самое сильное из всех, что были в жизни поэтессы, увлечений. На этот раз ее избранником стал близкий друг Сергея Эфрона – К. Б. Радзевич. В противовес не приспособленному к жизни и безвольному Сергею Радзевич ни в чем не нуждался и занимал завидное положение в обществе. Роман продолжался около двух лет. Однако Марина Ивановна так и не решилась на разрыв с мужем, хотя нередко говорила, что «женитьба и любовь разрушительны для личности». В эти годы у Цветаевой родился сын Георгий.
К семейным и бытовым неурядицам вскоре прибавились и творческие проблемы. Поначалу русская эмиграция заинтересовалась творчеством поэтессы. Однако и здесь, так же как и в России, ей суждено было остаться непонятой. Независимость, бескомпромиссность, одержимость поэзией, своей собственной, нетрадиционной, не вписывающейся в рамки ни одного из существовавших в то время поэтических направлений, снова обрекли поэтессу на полное одиночество. И здесь, вдали от России, Марина Цветаева также оказалась чужой. По словам поэтессы, ей было «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей». Утешения не было даже в любви. Все складывалось не так, как хотелось бы.
Последний прижизненный сборник поэтессы «После России» был опубликован в Париже в 1928 году. Он включал стихотворения, написанные в 1922–1925 годах. Однако большая часть созданного за границей так и не была опубликована. В письме А. А. Тесковой Цветаева с горечью отмечала: «Была бы я в России, все было бы иначе, но – России (звука) нет, есть буквы: СССР, – не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу. Не шучу, от одной мысли душно. Кроме того, меня в Россию не пустят: буквы не раздвинутся. В России я поэт без книг, здесь – поэт без читателей. То, что я делаю, никому не нужно».
Еще более осложнилось положение Марины Ивановны после того, как Сергей Эфрон, изменив своим прежним убеждениям, стал сотрудником НКВД. Он принимал участие в вербовке, в слежке за сыном Льва Троцкого, организации убийства Игнатия Рейсса, советского работника НКВД, в результате чего вынужден был скрываться. Марина Ивановна Цветаева вместе с сыном Георгием провожали мужа, бежавшего от преследования полиции. Ю. М. Каган в книге «Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» писал: «Парижские эмигранты сторонились ее. Публиковаться в эмигрантских изданиях стало невозможно. Средств к существованию почти не было. Какие-то деньги она получала от советских властей за работу мужа и начала готовиться к вынужденному отъезду, считая невозможным разрыв с мужем и предчувствуя неминуемые беды. Разбирала рукописи, письма, бумаги – вновь проживала свою жизнь».
В начале 1930-х годов Цветаева приняла окончательное решение о возвращении на родину. Но душу ее переполняли противоречивые чувства. «Моя неудача в эмиграции, – писала она, – в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…» Тогда же она замечала в письме А. А. Тесковой: «Все меня выталкивает в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».
Сначала в СССР уехали муж и дочь, а в 1939 году, восстановив наконец свое советское гражданство, и Марина Ивановна с 14-летним сыном. Возможно, она никогда не отважилась бы на это, если бы знала, что ее сестра Анастасия в 1937 году была арестована.
Вопреки ожиданиям поэтессы Россия встретила ее отнюдь не как «желанного и жданного гостя», на что искренне надеялась Марина Ивановна. В СССР ее стихов практически никто уже не помнил. Лишь в 60-м томе Большой советской энциклопедии, изданной в 1934 году, ей было посвящено несколько сухих строчек: «Представительница деклассированной богемы, Цветаева культивирует романтические темы любви, преданности, героизма и, особенно, тему поэта как существа, стоящего неизмеримо выше остальных людей».
Семья Цветаевых поселилась на даче НКВД в подмосковном Болшеве (в начале 1990-х годов в том доме, где они жили, был создан Музей М. И. Цветаевой в Болшеве). Поэтесса приехала в Москву 18 июня, а 27 августа была арестована ее дочь Ариадна, за ней, 10 октября, последовал и Сергей Яковлевич Эфрон.
Марина Ивановна с сыном перебрались в Мерзляковский переулок, к сестре мужа – Елизавете Яковлевне Эфрон, а затем жили в Голицыне. Теперь поэтесса одна должна была содержать не только себя, но и сына, а также зарабатывать на то, чтобы носить передачи в тюрьму, готовить посылки. Осенью 1940 года Цветаева обратилась в Гослитиздат, для которого подготовила сборник своих стихотворений. Однако из-за разгромной рецензии К. Л. Зелинского, который назвал ее книгу «душной, больной» и формалистической, сборник издавать отказались. Да она и сама не особенно верила в то, что ее книга дойдет до читателя. После того как Цветаевой предложили подготовить сборник стихов, она писала: «Вот, составляю книгу, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю и – почти уверена, что не возьмут, диву далась бы, если бы взяли. Ну – я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась)». Отзывом на рецензию были строки: «Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм, – просто бессовестный. Я это говорю – из будущего. МЦ».
Осознавая ненужность своего творчества (31 августа 1940 го? да Цветаева сообщала поэтессе В. А. Меркурьевой: «Москва меня не вмещает, она меня вышвыривает…»), в последние годы своей жизни Марина Цветаева почти не писала собственных стихов. Она занималась главным образом переводами, а также читала друзьям и знакомым произведения, написанные ею в годы эмиграции: в доме литературоведа Е. Б. Тагера – поэму «Молодец», у критика А. К. Тарасенкова и его жены М. И. Белкиной – «Поэму конца». Последнее чтение состоялось в доме переводчика Н. Г. Яковлевой 21 июня 1941 года.
Единственным произведением Марины Цветаевой, изданным в Москве после ее возвращения из эмиграции, стало стихотворение, написанное поэтессой в июне 1920 года. Оно было опубликовано в третьем номере журнала «Тридцать дней» за 1941 год. Сохранился автограф Цветаевой – сокращенная запись этого стихотворения. При сравнении этой записи с текстом, опубликованным много лет спустя, в 1965 году и позднее, оказалось, что в журнальном варианте отсутствует одна строфа:
Лишь по одной ей известной причине Марина Ивановна оставила эти строки в глубинах души, вероятно уже тогда с горечью ощущая бессмысленность своей жизни, тем более что мысли о самоубийстве к ней приходили и раньше. Так, в 1940 году Цветаева записала: «Я уже
