– А такое возможно?
– Если хочешь, мы сделаем тебя таким, каким ты себя представляешь. Но это не серьезно и займет много времени.
– Нет, – сказал я. – Не имеет значения.
Он согласился. И сообщил, что мне придется пребывать в доме возрождения еще некоторое время, пока я к себе привыкну. Мне дали нейтральное одеяние без обозначения какой-либо гильдии – мой статус в качестве Пилигрима завершился.
Со своим возрождением я мог вступить теперь в любую гильдию.
– Сколько длилось возрождение? – поинтересовался я, одеваясь.
– Ты пришел сюда летом, сейчас – зима. Это быстро не делается пояснил он.
– А как дела у Олмейн?
– С ней ничего не получилось.
– Не понимаю.
– Хочешь ее увидеть? – спросил Талмит.
– Да, – ответил я, думая, что он поведет меня в комнату Олмейн.
Вместо этого он повел меня к ее ванне. Я стоял рядом и смотрел на закрытый контейнер. Талмит дал мне фибрильный телескоп, я взглянул в его глазок и увидел Олмейн, вернее то, что от нее осталось. Это была обнаженная девочка лет одиннадцати, с гладкой кожей, безгрудая. Она лежала, прижав колени к груди. Сперва я не понял, а когда ребенок пошевелился, я узнал младенческие черты Олмейн.
Ужас охватил меня и я сказал Талмиту:
– Что произошло?
– Когда тело так сильно загрязнено, Томис, его нужно резать на большую глубину. Это был сложный случай. Мы не должны были за него браться, но она настаивала.
– Что же с ней произошло?
– Процесс возрождения вошел в необратимую стадию прежде, чем мы смогли нейтрализовать все яды, – ответил Талмит.
– Так вы ее сделали слишком молодой?
– Как видишь.
– Что же будет дальше? Почему вы ее не извлечете и пусть она себе растет.
– Ты невнимательно слушал, Томис. Процесс необратим.
– Необратим?
– Она сейчас охвачена детскими грезами. С каждым днем она будет становиться все моложе и моложе и вскоре станет грудным ребенком. Она никогда не проснется.
– А что будет потом? Сперма и яйцеклетка?
– Нет, ретрогрессивный процесс не идет так далеко. Она умрет в малом возрасте. Мы теряем таким образом многих.
– Она знала о риске, связанном с возрождением, – сказал я.
– И все же настаивала. Душа ее была темной. Она жила только для себя.
Она пришла в Ерслем, чтобы очиститься и теперь она очистилась. Ты любил ее?
– Никогда. Ни секунды.
– Тогда что же ты потерял?
– Кусочек своего прошлого, наверное.
Я вновь приложил глаз к окуляру телескопа и взглянул на Олмейн, невинную, очищенную, несексуальную, целомудренную, в согласии с Волей.
Ребенок в ванне улыбался. Его тельце раскрылось, а затем свернулось в плотный шарик. Олмейн была в согласии с Волей. Внезапно Талмит бросил еще одну пригоршню зеркальной пыли в воздух, и появилось еще одно зеркало.
Я посмотрел на себя, увидел, что со мной сделали и понял, что мне дана еще одна жизнь с условием, чтобы я сотворил с ней нечто большее, чем с первой. Я почувствовал смирение и помолился, чтобы мог служить Воле и меня охватили волны радости, как могучий прилив Земного океана. Я попрощался с Олмейн.
11
Эвлюэлла пришла ко мне в комнату в доме возрождения и мы оба испугались, когда встретились. Жакет, который был на ней, оставлял ее крылья снаружи и они совсем ей не подчинялись: они нервно раскрывались и толчками складывались. Глаза были широко раскрыты, а лицо еще более худым и заостренным, чем когда бы то ни было. Моя кожа начала теплеть, зрение затуманилось. Я чувствовал, как бушуют внутри меня силы, которые я десятилетиями сдерживал. Я и боялся их, и был им рад.
– Томис? – спросила она наконец, и я кивнул.
Она трогала мои плечи, руки, губы, а я касался ее кистей, бедер и затем, с некоторым колебанием я положил руки на ее маленькие груди. Как двое слепых, мы знакомились друг с другом наощупь. Мы были незнакомцами.
Старый иссушенный Наблюдатель, которого она знала и, возможно, любила, исчез. А вместо него стоял некто таинственным образом измененный, неизвестный, тот, кого она никогда не встречала.
– У тебя те же глаза, – сказала она, – я бы все равно узнала тебя по глазам.
– Что ты делала эти долгие месяцы, Эвлюэлла.
– Я летала каждую ночь. Я летала в Эгапт и вглубь Эфрик. Затем вернулась и слетала в Стенбул. Ты знаешь, Томис, я чувствую себя живой только тогда, когда я здесь.
– Ты из гильдии Летателей, свои ощущения вполне понятны.
– Когда-нибудь мы полетим вместе, Томис.
Я рассмеялся:
– Древние Операционные закрыты, Эвлюэлла. Здесь делают чудеса, но не могут из меня сделать Летателя. Нужно родиться с крыльями.
– Чтобы летать, крылья не нужны.
– Знаю. Так летают завоеватели. Я видел тебя с Гормоном в небе. Но я не завоеватель.
– Ты полетишь со мной, Томис. Мы вместе будем парить и не только ночью, хотя у меня и ночные крылья. Мы будем летать в ярком солнечном свете.
Мне нравилась ее фантазия. Я обнял ее, она была прохладная и хрупкая, и в моем теле начал жарко биться новый пульс. Еще немного мы поговорили и полетах. Я отказался от того, что она предлагала, и был доволен тем, что ласкал ее. Нельзя проснуться в одно мгновение.
Затем мы пошли по коридорам и вышли в большую центральную комнату, через потолок которой проникал зимний солнечный свет, и долго изучали друг друга в этом свете. Когда она проводила меня в мою комнату, я сказал:
– Перед возрождением ты рассказала мне о новой гильдии Искупителей, я…
– Поговорим об этом позднее, – с неудовольствием произнесла она.
В комнате мы обнялись и я почувствовал, как огонь в полную силу загорелся во мне и я испугался, что поглощу ее прохладное, тонкое тело. Но этот огонь не поглощает, а зажигает нечто подобное в другом. В экстазе она распустила крылья и нежно охватила ими меня. И я уступил яростной радости.
Мы перестали быть незнакомцами, перестали бояться друг друга. Она приходила ко мне каждый день во время моих упражнений и мы гуляли вместе.
А наш огонь разгорался все больше.
Талмит часто встречался со мной. Он обучал меня искусству обращения с новым телом и тому, как стать юным. Однажды он сказал мне, что ретрогрессия закончилась, и что скоро я покину этот дом.
– Ты готов? – спросил он.
– Думаю, готов.
– Задумывался ли ты, каково будет твое предназначение после?
