Роберт Силверберг
Смерть труса
— Ну-ка, повтори еще раз это слово!
Дэйв Лоуэлл улыбнулся и поправил спадавшие на лоб волосы.
— Развоплощение, — произнес он. — Я понимаю, это звучит странно, даже нелепо, но просто не знаю, как иначе описать всю эту чертовщину.
Барретт Маркс промолчал и продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, в гостиной Дэйва, и потягивать из своего фужера ледяное виски. Несмотря на тепло и домашний уют, он асе равно остро ощущал ни на миг не прекращающуюся холодную напряженность в своем отношении к Дэйву. Он все разглядывал на донышке фужера отражение спокойного, уверенного в себе лица Дэйва и никак не мог до конца уяснить, почему один вид его все еще продолжает возбуждать едкое беспокойство в его желудке. Прошло десять лет с тех пор, как он в последний раз встречался с ним, вместе работали после окончания колледжа. Однако сейчас он сразу ощутил, насколько легко оказалось разворошить теплившийся в глубине его души прежний огонь среди тлевших углей прошлого.
— Это был мой самый нежно любимый проект с первого же дня после того, как мы закончили учебу, — продолжал Дэйв. — Ты помнишь все те беседы, что мы вели между собой, наши рассуждения о возможности путешествия во времени и о тех парадоксах, которые с этим связаны?
— Да, разумеется, — спокойно произнес Барретт. — Эта тема всегда была твоим любимым коньком, Дэйв.
Его собеседник нахмурился, лицо его слегка перекосилось.
— Еще бы! Послушай. Я все уши тебе прожужжал об этом своем дурацком изобретении, а ты мне еще даже и слова не сказал о себе. А чем ты занимался все эти годы, Барретт?
— О, похвастать особенно нечем. — Он поставил фужер и вынул из кармана пачку сигарет. Сигареты были изысканного, весьма дорогого сорта, и, раскурив одну, он умышленно положил их из стол этикеткой вверх.
— Я работал в институте Клифтона. По сути, — тут он элегантно выдохнул дым, — был всего-навсего заведующим отделом электронных компонентов.
— Ты не шутишь, это серьезно? Да ведь это потрясающе, Барретт! — он перегнулся и слегка похлопал собеседника по колену, не заметив при этом, что от этого его жеста лицо Барретта поморщилось.
— Разумеется, — сказал Барретт, его вытянутое смуглое лицо едва скрывало горечь, которую он испытывал, продолжал непринужденную беседу, — это ровным счетом ничего по сравнению с тем, чего достиг ты, Дэйв. Я имею в виду то, что ты сейчас — знаменитый ученый.
Дэйв протестующе махнул рукой, это был очень знакомый Барретту жест, он хорошо помнил его и ненавидел. Вот именно таким и был всегда Дэйв Лоуэлл — чопорный, тошнотворно-скромный, самоуверенный, не сомневающийся в своих способностях. Все давалось ему слишком легко — у него был врожденный талант исследователя. Он был как бы создан для решения сложнейших математических задач и разработки понятных лишь горстке посвященных гипотез. Он никогда не чувствовал перед ними того душевного смятения, которое испытывал он, Барретт, и прошедшие с тех пор десять лет, казалось, ничуть его не изменили…
— Ну, дружище, продолжай, — произнес Дэйв. — Расскажи мне о своей работе. Неужели в ней так и не было ничего интересного?
— Ровно ничего, что могло бы заинтересовать такой крупный ум, каюк твой. — Барретт заставил себя издать сдержанный смешок. — Я сейчас, пожалуй, один из тех, кого называют «белыми воротничками». Тех, кого сейчас называют администраторами.
— О, — в глазах Дэйва пропал блеск, и Барретт отметил про себя: «Я ненавижу тебя сильнее, чем когда-либо, Лоуэлл…».
Дэйв снова наполнил бокал Барретта.
— Как жаль, что нет дома Джанетт. Она бы запрыгала от радости, увидев тебя. Я ей рассказывал, понимаешь, обо всем, что нас так сильно связывало.
— Я догадываюсь, — сухо заметил Барретт. — Мне бы тоже очень хотелось повидаться с нею.
— Она должна вернуться с минуты на минуту. Ты ведь прекрасно понимаешь, что бывает с женщинами, когда они уходят пройтись по магазинам.
— Понимаю, — отпив немного, произнес Барретт. — Но давай лучше поговорим о твоей машине, Дэйв. Все это звучит просто потрясающе. Ты в состоянии утверждать, что в самом деле отправлял предметы в прошлое?
— И да, и нет, — ответил Дэйв. — У меня ничего не получалось, когда я пытался послать в прошлое какой-либо из неодушевленных предметов. Я именно с этого начал свои попытки, но без малейшего успеха… Уже подумал было, что вообще вся эта моя затея завершится полным провалом, пока по ошибке в главную камеру не попал мой кот Цицерон. Следующее, что до меня дошло — это фьють и его не стало!
— Ты уверен в том, что он оказался в прошлом? Вернее, я бы так сказал
— у тебя есть достаточно веские основания, чтобы так смело утверждать это?
— Никаких нет оснований. Вот, что самое худшее из всего. Он просто исчез, как тот знаменитый Чеширский Кот. Какие только картины не возникали у меня в голове в отношении его загадочного появления где-нибудь в прошлом, например, в Древнем Египте. Мне даже подумалось, что именно этим можно объяснить те божественные почести, которые воздавались там кошкам. Огромное количество самых сумасбродных идей приходило мне в голову. Но затем я стал более трезво рассуждать об этом, призвав на помощь здравый смысл. Я перебрал в памяти все, что обычно говорило о парадоксах, связанных с перемещением во времени, и рассудил, что все, что посещало мой ум раньше, никак не может быть ответом на волновавший так меня вопрос.
— Вот как? Тогда каков же ответ на самом деле?
— Этого я и сам не знал до поры до времени, — сказал Дэйв и откинулся к спинке кресла. Лицо его неожиданно помрачнело и стало сосредоточенным. — Вернее, до прошлого месяца.
— Что же особенного произошло в прошлом месяце?
— Я испытал машину на себе.
Барретт закурил еще одну сигарету. «Он сделал на этом миллион долларов, — подумал он. — Он ковырялся у себя в подвале и поднимается из него с игрушкой, с забавой, за которую его назовут гением…».
— И что же тогда случилось? — в конце концов спросил он.
— Вот в этом-то и самое наихудшее из всего этого. Я бы сказал даже — самое ужасное. Я переместился во времени в прошлое, это факт. Но только не как Дэйв Лоуэлл — по крайней мере, не в теле Дэйва Лоуэлла. Первое, что я понял, это то, что стою посредине мощенной булыжниками улицы. Прямо на меня мчится экипаж, запряженный четверкой лошадей. Я отскочил в сторону, и какой-то мужчина в брюках до колен и напудренном парике подбежал ко мне и стал приговаривать:
— Все в порядке, Ной? У тебя все в порядке?
— Ной?
— Таким оказалось у меня имя. Ной. Я очутился в Англии, в городке под названием Хирфорд-Милл, и звали меня Ной Бриджс. Это был восемнадцатый век.
— Вот это да!
— Клянусь, это правда. Мужчина помог мне добраться до того места, где я, оказалось, жил. Когда я остался один, я внимательно посмотрел на себя в зеркале. Я был высоким, весьма нескладно скроенным джентльменом, практически лысым, с таким печальным выражением лица, какое бывает разве что у владельцев похоронных контор. Но самым нелепым из всего этого оказалось то, что на моей ноге…
— Твоей ноге?
— Да. На правом колене у меня был синяк размером с монету в двадцать пять центов. И именно в
