— Вы указали в своей анкете адрес гостиницы. Смею предположить, что это не постоянное местожительство вашей семьи. Где вы живете?
— В Лозанне.
— Вы швейцарец? Учитесь в Париже?
— Нет. Я учусь в Швейцарии. — А ваша сестра?
— Еще четыре дня назад… Нет, три дня… Я уже не знаю. Я был так ошарашен.
— В действительности ваш случай не имеет к нам отношения. Даже если бы вы жили во французской провинции, вам бы следовало действовать через префектуру, которая бы, в свою очередь, обратилась к нам. В общем, буквально на днях ваша сестра пропала. Вот только есть ли у вас доказательства того, что она в Париже?
— Да. Я напал на ее след, прошлой ночью, в ночном кабачке на улице Муфтар. Хозяин узнал ее по фотографии. А также дал мне точное описание ее одежды.
— Дайте мне это описание.
— Темно-коричневые брюки, желтый пуловер и замшевая куртка, как на мне.
— Название кабачка?
— «Червовый туз».
— Знаю. А она не могла остановиться у родственников или у друзей?
— Я виделся с теми немногочисленными друзьями, что есть у нас в Париже.
— Может быть, есть кто-то, кого вы не знаете?
— Я встретил одного такого. Это гитарист из Сен-Жермен-де-Пре, с которым они вместе проводили время в ее предыдущий приезд.
— Значит, она уже приезжала прежде?
— С согласия моих родителей.
Он вынул из кармана фотографию и протянул комиссару, который принялся внимательно ее разглядывать.
— Что она за девушка?
— Довольно сумасбродная. Бросила, не доучившись, коллеж. Затем перепробовала разные занятия.
— А как насчет мужчин?
— Были. Она начала свои эксперименты, как только ей исполнилось пятнадцать.
— Все так же с согласия ваших родителей?
— Нет. Этим она делилась только со мной. С самого начала она испытала разочарование, но тем не менее продолжала.
— У нее есть в Лозанне подруги?
— Когда она училась в коллеже, я их знал. Затем она стала более независимой. Часто выходила из дома по вечерам и возвращалась в час-два часа ночи.
— И ваши родители мирились с таким положением?
— Если бы ей стали Противоречить, это ничего бы не дало. Она все равно бы делала по- своему.
Комиссар жевал сигару, не скрывая удивления.
— Чем занимается ваш отец?
— Пишет книги по истории. Вы наверняка видели их в витринах книжных магазинов, поскольку его издают в Париже и его работы пользуются большим успехом. Он подписывается своим настоящим именем: Альбер Пуэнте. Он мог бы преподавать в Лозаннском университете, ведь он агреже.
— Если я правильно понял, он не очень-то занимается вами и вашей сестрой.
— Я думаю, что у него отбили охоту.
— А ваша мать?
— Мать спит и играет в бридж.
— Она пьет?
Почему он задал этот вопрос?
— Два-три стаканчика виски в начале вечера.
— Значит, ваша сестра пользовалась полной свободой. Почему же она приехала именно в Париж?
— Потому что для нее в мире существует только Париж. Даже не Париж. А Сен-Жермен-де-Пре, она была зачарована им.
Он рассердился на себя, ощутив что-то вроде суеверного страха за то, что употребил прошедшее время, и поправился:
— …она зачарована им.
— Я не вижу, что могут сделать в этих условиях мои службы. Даже если мы ее найдем, мы не можем отвезти ее насильно в Лозанну, и вашим родителям там не заковать ее в цепи.
— Прочтите это письмо. Она отправила его, вероятно, с вокзала, когда садилась на поезд, и я получил его утром следующего дня.
Комиссар очень внимательно прочел письмо.
— Теперь я понимаю ваше беспокойство, — произнес он наконец, возвращая его Бобу. — Оставьте мне на всякий случай фотографию. Я размножу ее и вручу нашим агентам.
— А вам не кажется, что будет слишком поздно?
— Мы сделаем все, что в наших силах, мсье Пуэнте. Но согласитесь, ваша сестра ненадежная клиентка.
— Это так. Я смогу получить фотографию уже сегодня вечером? Мне она нужна, чтобы показывать ее людям.
— Зайдите около пяти. Дежурный вам ее вернет, он даже сможет дать вам еще две-три копии.
Он встал, затянулся сигарой и сжал руку Боба в своей сильной ладони.
Он остался в этом квартале и теперь обедал в небольшом ресторанчике для завсегдатаев, который нашел без труда, поскольку они встречаются в Париже почти на каждом шагу.
Сидя в одиночестве за столиком возле окна, он смотрел на проходивших мимо людей, но думал об Одиль. Может, и она сейчас ела в каком-нибудь бистро типа тех, что были в ее вкусе?
А может, куда более вероятно — особенно если она поздно легла спать, что она довольствуется тем, что грызет сандвич в своей постели, как часто делала дома?
Не без смутной тревоги он спрашивал себя, привела ли она уже в исполнение свой план или же дала себе еще несколько дней отсрочки.
Пребывала ли она в том же состоянии духа, как и когда писала ему отправленное с вокзала письмо? Если же нет и тогда была всего лишь временная депрессия, не жалела ли она сейчас, что отправила его?
Всякие мысли лезли ему в голову, и у него было чувство, будто с тех пор, как он в Париже, он ничего еще не сделал. А между тем он почти что отыскал ее в «Червовом тузе». Отправься он туда на сутки раньше, и он бы оказался лицом к лицу со своей сестрой.
Рестораны он не обследовал. Это было почти невыполнимой задачей для одного человека. В одном лишь Латинском квартале их несколько сотен. Столько же было и гостиниц, в которых она могла остановиться.
У него мелькнула мысль попросить газеты напечатать ее фотографию. Он бы придумал короткий текст, способный тронуть ее сердце. Утром, он чуть было не заговорил об этом с главным комиссаром, но в последний момент сдержался, опасаясь, как бы не ускорить таким манером ход событий.
Она прислушивалась к мнению других. Это было трудно объяснить. Она делала все, чтобы шокировать людей, с которыми жила, но притом оставалась внимательной к их мнению и к тому, какое у них складывалось о ней впечатление.
Она презирала их, считала глупыми, старомодными. В то же время ей хотелось, чтобы ее любили, вот почему она выказывала себя весьма щедрой.
Выйдя из ресторана, он взял такси и велел отвезти его в Институт судмедэкспертизы. Сидевший в приемной чиновник спросил у него:
