рассеять подозрения. Вы ее тщательно продумали… Страховой агент и его друг, потрясенные, смотрели то на комиссара, то на фламандца, поняв наконец, что на карту поставлена человеческая жизнь.
— В половине двенадцатого вы вовсе не чинили мотор, как пытались нас убедить. Вы находились в таком месте, откуда видна набережная — либо в каюте, либо где-нибудь на палубе… Иначе вы бы не заметили красной машины. Вы видели, как бросили в воду собаку, и вспомнили об этом, когда полиция стала расспрашивать о случившемся. Вы решили, что машину не найдут, и заявили, будто видели двух мужчин, возвращавшихся из-под моста Мари.
— Я никому из вас не мешал говорить, верно? Они болтают что хотят, и вы тоже болтаете что хотите…
Мегрэ снова подошел к двери.
— Мосье Гуле, прошу вас!
Лапуэнт ввел в кабинет речника с баржи «Пуату», которая все еще разгружала песок у набережной Селестэн.
— В котором часу вы услышали крики на реке?
— Около полуночи.
— А не можете сказать точнее?
— Нет.
— Было больше половины двенадцатого?
— Наверняка. Когда все было кончено, я хочу сказать, когда тело вытащили на берег и пришел ажан, было уже половина первого. По-моему, ажан записал время у себя в блокноте. И, уж конечно, больше получаса не могло пройти с той минуты, как…
— Что вы на это скажете, ван Гут?
— Я? Ничего… Он тоже рассказывает по-своему. Верно?
— И ажан рассказывает?
— Ажан тоже может выдумать.
В десять часов вечера, когда три свидетеля ушли, из кабачка «Дофин» снова принесли поднос с бутербродами и с бутылками пива. Мегрэ вышел в соседнюю комнату и сказал Лапуэнту:
— Теперь твоя очередь…
— Что я должен у него спрашивать?
— Что хочешь… Такая уж у них была система. Случалось, они сменяли друг друга по три-четыре раза в течение ночи, задавая одни и те же вопросы, но несколько в ином разрезе, стараясь мало-помалу измотать подозреваемого.
— Алло! Соедините меня, пожалуйста, с женой.
Госпожа Мегрэ еще не ложилась.
— Не жди меня… не советую…
— Ты, кажется, устал. Трудный допрос?
Она почувствовала по тону, что настроение у него неважное.
— Он будет отпираться до конца, не давая ни малейшей зацепки. В жизни не встречал более упрямого негодяя.
— А как Тубиб?
— Сейчас узнаю… Он тут же позвонил в больницу и попросил к телефону ночную сиделку хирургического отделения.
— Спит. Нет, болей нет… После обеда его смотрел профессор и заявил, что теперь он вне опасности.
— Больной что-нибудь говорил?
— Перед сном попросил пить.
— А больше ничего не говорил?
— Ничего. Принял снотворное и закрыл глаза. Полчаса Мегрэ расхаживал по коридору, предоставив сражаться Лапуэнту, голос которого гудел за дверью. Затем решил вернуться к себе и, войдя в кабинет, увидел, что ван Гут снова сидит в кресле, положив на колени огромные руки.
По лицу Лапуэнта не трудно было угадать, что он ничего не добился, тогда как речник насмешливо посматривал на него.
— Долго будет продолжаться эта канитель? — спросил он, видя, что Мегрэ снова уселся в кресло. — Не забудьте, что вы мне обещали вызвать консула. Я расскажу ему обо всех ваших фокусах, и об этом напишут в бельгийских газетах.
— Послушайте, ван Гут…
— Я слушаю вас час за часом, а вы долбите одно и то же. И этот тоже. — Он указал на Лапуэнта. — Может, у вас за дверью стоят еще другие, которые опять же будут меня допрашивать?
— Может быть.
— Но я отвечу им то же самое.
— В ваших показаниях много противоречивого.
— А если даже и так? Посмотрел бы я, как бы вы не противоречили себе на моем месте!
— Вы же слышали, что утверждают свидетели.
— Свидетели говорят одно, а я говорю другое. Это еще не доказывает, что я вру. Я всю жизнь работал. Спросите у любого речника, что он думает о ван Гуте. Не найдете ни одного, кто плохо бы отозвался обо мне.
И Мегрэ начал все сызнова, решив, что на этот раз доведет дело до конца. Ему вспомнился случай, когда человек, столь же неподатливый, как ван Гут, вдруг спасовал на шестнадцатом часу допроса, в ту минуту, когда комиссар уже собирался оставить его в покое.
Это была одна из самых изнурительных ночей в практике Мегрэ. Дважды он уходил в соседний кабинет, а на его место садился Лапуэнт. Под конец не осталось ни бутербродов, ни пива, и все трое походили на трех призраков, затерянных в пустынных кабинетах Дворца Правосудия, где уборщицы уже начали подметать коридоры.
— Вы не могли видеть, как эти двое мужчин проходили мимо вашей баржи.
— Разница между нами в том, что я был там, а вас там не было… — Но вы же слышали их показания?
— Все что-нибудь болтают.
— Учтите, я не обвиняю вас в преднамеренном акте…
— Это что такое?
— Я не утверждаю, что вы заранее решили его убить.
— Кого? Виллемса или того человека, которого я вытащил из воды? Ведь теперь их уже двое, верно? А завтра, может быть, окажется трое, четверо, пятеро… Вам ничего не стоит прибавить еще кого- нибудь.
В три часа ночи измученный Мегрэ решил прекратить допрос. Теперь уж все опротивело ему, Мегрэ, а не допрашиваемому.
— На сегодня хватит, — буркнул он, поднимаясь.
— Значит, я могу вернуться к жене?
— Пока нет… — Вы отправите меня ночевать в тюрьму?
— Вы будете спать здесь, в одном из кабинетов, на раскладушке.
Лапуэнт увел фламандца, а Мегрэ, выйдя из Дворца Правосудия, зашагал по пустынным улицам. Лишь возле Шатлэ ему удалось поймать такси.
Он тихонько вошел в спальню; мадам Мегрэ повернулась и сонным голосом спросила:
— Это ты?
Будто это мог быть кто-нибудь другой.
— Который час?
— Четыре…
— Он сознался?
— Нет.
— Но ты думаешь, что это все-таки он?
