малышам лапландские игрушки из Тромсё.
Приключения такого рода научили его одному: бывают чрезмерно нервные, пожалуй, даже опасные женщины, которые не способны жить в удобных, уютных коттеджах. Кое-кто из них так смущал его, что ему не терпелось прервать свидание и вернуться к себе на мостик.
Катя наверняка из той же породы. И Петерсен упорно вглядывался в нее, не сомневаясь: в конце концов он разберется.
Все в каюте его шокировало — и запах, и расстегнутая пижама. Подметил он и другие детали: бутылку зеленого шартреза, скомканные окурки, белье, какое его жене и не снилось.
На мгновение он представил себе здесь Вринса в ту ночь, когда парочка укрылась в каюте.
— Ничего! — сконфуженно пробормотал полицейский.
— Неужели кончено? Значит, я не воровка? А матрас вспороть вы не считаете нужным?
Горло у нее перехватило так, что казалось, ей легче разрыдаться, чем выдавить членораздельное слово. Выпрямившись, уперев руки в бока, она не двинулась с места, пока мужчины не вышли.
И лишь когда дверь захлопнулась от яростного толчка изнутри, Петерсен вспомнил, что забыл извиниться.
— К Вринсу!
— Вы ее подозреваете? — спросил инспектор.
Его замешательство, красные уши, бегающие глаза ясно доказывали, что он тоже растерян, что этот визит, в известном смысле, выбил и его из колеи.
Это было словно вылазка в другой мир, в область неизведанных волнений и чувств.
Кто-то из матросов надраивал медные ручки и накладки на дверях офицерских кают.
— Третий помощник у себя?
— Нет, я его не видел.
Петерсен толкнул дверь. Первым, что бросилось ему в глаза, была висевшая над койкой большая черно-белая фотография Делфзейлского учебного корабля, ют которого заполняла толпа воспитанников в парадной форме и светлых перчатках; самые юные лихо вскарабкались даже на реи.
На столе норвежский справочник «Огни и знаки», еще раскрытый на главе о буях и сигналах.
— Обыскивать? — вздохнул полицейский.
Спутник его устало пожал плечами.
В чемодане лежали белье с большими красными метками, выданное еще в училище, и другая фотография, снятая на выпускном балу: бумажные гирлянды, хлопушки, конфетти, молодые крепкие голландки вперемежку с молодыми людьми в форменных тужурках.
Вринс в гофрированном бумажном колпаке держался в стороне, словно стесняясь своего смешного наряда; вспышка магния заставила его зажмуриться.
Йеннингс вытащил из саквояжа три словаря, достал батистовый носовой платочек, от которого пахло духами Кати, и увидел под тетрадью толстую пачку кредиток.
Петерсен заметил ее одновременно с инспектором.
Оба переглянулись.
— Пересчитайте! — выдавил капитан внезапно охрипшим голосом.
Целых две минуты слышалось только шуршанье почти квадратных билетов по тысяче крон.
— Сорок.
— Точно?
— Пересчитал дважды.
Раздались шаги. В дверном проеме выросла фигура Вринса.
Вид у него был такой же обиженный, как на фотографии с выпускного бала. Он взглянул на капитана, потом на Йеннингса и, наконец, увидел деньги.
Преобразился он с ошеломляющей быстротой. Его и так уже усталое лицо заострилось, плечи поникли, как у больного.
Он не сказал ни слова. Опустил руки и, не отводя глаз от сорока тысяч крон, словно окаменел.
8. Содержимое Катиной сумочки
Не дожидаясь вопросов, Вринс рухнул на край койки, загроможденной открытым чемоданом.
— Будьте добры объяснить, откуда у вас эти деньги, — потребовал капитан голосом, в котором, незаметно для самого Петерсена, звучало нечто похожее на нежность.
Молодой человек беспомощно пожал плечами. Его невидящий взгляд не отрывался от линолеума.
— Я не крал.
— Выходит, кто-то попросил вас спрятать деньги у себя?
— Я знать не знал, что они там. Сегодня в семь утра их еще не было.
Вринс говорил монотонно, даже не пытаясь убедить собеседников. Вытянуть из него удалось одно:
— Я не крал. Ничего не знаю.
Не успели капитан с Йеннингсом выйти, как за дверью раздались душераздирающие рыдания, настоящий вопль отчаяния. Взволнованный инспектор растерянно взглянул на Петерсена.
— Вы считаете, он…
— Ничего я не считаю! — неожиданно запальчиво оборвал его спутник.
— Не хватает десяти тысяч крон.
— И кроме того, двух тысяч марок Шутрингера.
Капитан ускорил шаг. В коридоре еще звучал гонг, и Белл Эвйен усаживался на свое место в столовой.
Шутрингер, как раз входивший в нее, первым заметил пачку в руках Петерсена.
— Мои деньги! — вскрикнул он, делая несколько быстрых шагов вперед.
— Их у меня нет. Пока что мы разыскали только сорок тысяч крон, принадлежащих господину Эвйену.
— Сорок? — переспросил тот, считая кредитки.
— Надеюсь, инспектор Йеннингс скоро вернет владельцам и остальное.
— Кому могло прийти в голову…
— Прошу больше ни о чем меня не спрашивать.
— Извините, — с упрямым видом вмешался Шутрингер. — Меня несомненно обокрал тот, кто обокрал и этого господина. Следовательно, я вправе знать…
— Стюард, подавайте! Фрекен Шторм не выходила?
— Не видел.
— Не звонила?
— Нет, капитан.
— Не спрячете ли эти деньги в свой сейф до конца рейса? — попросил Белл Эвйен, которого сильно затрудняла толстая пачка.
Немец в очках заворчал:
— Мне следовало сделать то же сразу по прибытии на пароход… Веселенькая история получится в Киркинесе, если…
Дальше Петерсен слушать не стал. Он не вернулся к себе в каюту, открыл несгораемый ящик, и тут два раза прогудел гудок. Капитан схватил кожанку, на ходу бросив стюарду:
— Завтрак мне подадите позже.
Это был Свольвер, куда в феврале на ловлю трески стягиваются со всей Норвегии тысячи три- четыре рыбачьих баркасов, построенных из ели.
Лес мачт. Острый запах смолы. Городок, насчитывающий обычно не больше двух тысяч жителей, забит санями, кишит людьми в мехах и зюйдвестках. Повсюду осыпающиеся кучи уже засоленной трески,
