фабрикует поддельные.
Где-то имеется гараж.
— Что с тобой?
— Ничего. Мне жарко.
— Выпей. Шампанское тебя остудит.
Он смотрит на нее с горькой иронией. Судьба посмеялась над ним. Если сегодня ночью с ним должно что-то случиться, как выражается Бланш, то он до последнего момента будет жалеть о том, что ему попалась Ирен. Так как в конечном счете это было случайностью.
Могло оказаться так, что, когда он вошел, место рядом с Алексой было бы свободно. Он бы на него сел. Она бы повела себя, как ее товарка, потому что все они так себя вели. Значит, в соседние меблированные комнаты он бы отправился с Алексой.
А Алекса в точности соответствовала тому типу женщины, обладать которой хотя бы один раз — он мечтал всю жизнь.
Казалось бы, он еще может это сделать. Они предложили ему пойти втроем в дом свиданий.
Но это было не так. Бесполезно строить иллюзии. Все вокруг него изменилось. Последняя пара ушла. В гардеробе осталась висеть только одна его шляпа, сама же гардеробщица исчезла. Англичанин тоже.
Освещение было теперь не цвета танго, а пронзительного белого цвета, и вот уже две старые женщины принимаются подметать серпантин и разноцветные шарики.
Леон — не прежний жизнерадостный бармен, тот человек-шар, что улыбался с добродушным видом. Холодно глядя, он наполняет бокалы, как бы приказывая Жовису пить.
А вообще-то, почему он должен это делать?!
— Нет!
Он удивился, услышав, как в тишине прозвучал его голос, так как считал, что разговаривает мысленно.
— Кому ты говоришь «нет»?
Он взглянул на них — все более меняющиеся, все более жесткие, они крепко сжимают его с обеих сторон как бы для того, чтобы помешать ему убежать.
— Не знаю. Я думал…
— О чем?
— О… о своей жене.
Он сочиняет, пытается выиграть время. Главное — не упасть. Если, слезая со своего табурета, он упадет, то окажется в их власти.
Теперь он знает, когда это началось. С переезда! Потому что это не было настоящим переездом. Это было предательством. Вырвавшись оттуда, он предал их всех.
Его раздражали не одни только рисованные обои, но и славные люди с улицы Фран-Буржуа.
Кто это сказал: «Гордыня тебя погубит! «?
Не важно. Он предал их — своего отца, полицейского из дома напротив, его супругу, которая замещала консьержку — кстати, консьержка умерла, — а также бедняжку Бланш, которую он пересадил на новую почву, как какую-то вульгарную герань.
Странно было думать о Бланш как о герани. Герань тоже спокойная, смиренная, действует успокаивающе и не отличается от любой другой герани.
Существуют сотни тысяч цветков герани, как существуют сотни тысяч Бланш, которых не отличить друг от друга, когда, прижимаясь к стенам, они идут за покупками или когда они направляются к первой мессе.
Он предал также и Алена, у которого в качестве друга будет только Уолтер и которому придется расстаться с лицеем Карла Великого, чтобы каждое утро отправляться в Вильжюиф.
Он думает быстро. Это не мешает ему слушать обеих женщин. Ирен описывает платье, которое будет на ней в ее будущем номере и как медленно она будет раздеваться.
— Я прекрасно понимаю, что делаю неправильно. Слишком спешу. Это сильнее меня.
Еще немного — и он уснет, как тот англичанин. Он вздрогнул.
— Счет! — крикнул он чересчур громко, как если бы его голос по-прежнему покрывался грохотом оркестра.
— Завтра заплатите или в любой другой день.
— Что это значит?
Его самолюбие задето, и он жестко глядит на Леона.
— Я не имею права заплатить? И почему же, позвольте узнать? Что, у меня не такие деньги, как у других?
Алекса берет его под руку, заставляет слезть с табурета.
— Идем, лапушка.
Он высвободился из ее рук.
— Минутку. Не раньше чем…
Он достал из кармана бумажник, вынул из него стофранковые банкноты — три, четыре, может, пять. Он позаботился о том, чтобы, прежде чем идти сюда, запастись суммой, которую не имел обыкновения носить при себе.
— Вот! Если этого недостаточно, скажите!
— Спасибо, мсье.
Он поворачивается. Не надо бы ему поворачиваться.
— Что он ответил?
— Спасибо, мсье.
— Почему он не хотел, чтобы я заплатил?
— Чтобы удружить тебе.
— Удружить?
— Ну потому, что ты ему приглянулся! Выбрось это из головы. Идем. Сейчас мы повеселимся.
Каждая из них держит его под руку, и он повторяет про себя: «Сейчас мы повеселимся».
Глава 7
Он не удивился. Он был готов ко всему. У него было ощущение, что он стал в высшей степени прозорливым, и ему казалось, что он раскрыл тайну людей и вселенной.
Отсюда и его горькая ирония, которая была направлена как на других, так и на себя самого.
— Ну вот. Осторожно, тут ступенька.
Девицы его поддерживали под руки. Еще мгновение назад он ощущал их у себя по бокам. Затем, в следующую секунду, без всякого перехода, он уже стоял один посреди тротуара.
Разумеется, это была шутка. Он ни на миг не поверил, что они собираются отвести его в номер и что они все трое разденутся.
Его разыгрывают. С самого начала. Он не поддается. Меньше чем в пятидесяти метрах имелось другое кабаре, его фиолетовое название выделялось в темноте. Он силится прочесть. Буквы скачут перед глазами. То ли «Тигр», то ли «Тибр».
На его пороге швейцар в сером рединготе болтает с полицейским. Если не считать их, улица пустынна.
Может, женщины бросили его из-за полицейского? Он обернулся, чтобы посмотреть, что с ними стало. Их здесь уже не было. Может, они вернулись в «Карийон»? Или же продолжили свой путь и сейчас были уже далеко?
Что ему с того? Alea jacta est[6]. Ему не было страшно. Он всегда брал ответственность на себя, как и полагается мужчине. Никто не мог утверждать, что он ведет себя не как мужчина.
