Женщина, американка, с сигаретой со следами губной домады, в позе, заимствованной с обложки иллюстрированного журнала.
Он слышит то, что обычно говорят, когда его знакомят с кем-либо:
– Один из самых симпатичных французских актеров, вы, несомненно, знаете его имя – Франсуа Комб.
Один француз с крысиной физиономией – не то промышленник, не то какой-то финансист с темным прошлым (он сам не знал, почему так ему не понравился этот тип) – буквально пожирал его глазами.
– Я имел удовольствие видеть вашу жену примерно шесть недель тому назад. Погодите-ка. Это было, кажется, в «Лидо», а у меня, кстати, есть в кармане...
И он достал французскую газету, только что полученную в Нью-Йорке... Уже несколько месяцев Комб не докупал французских газет. На первой странице была помещена фотография его жены.
'Мари Клэруа, изящная и волнующая исполнительница главной роли... '
Нет, он совсем не нервничал. Ложье явно ошибался и напрасно пытался успокоить его взглядом. Нисколько ни нервничал. Доказательством могло служить то, что, когда вся эта публика, выпив порцию аперитивов, удалилась и с ним остался один Ложье, он повел речь только о Кэй.
– Я хотел бы, чтобы ты мне оказал услугу и нашел работу для одной моей знакомой девушки.
– Сколько лет этой девушке?
– Точно не скажу, примерно лет тридцать или тридцать три года.
– В этом возрасте в Нью-Йорке уже не называют девушками.
– И что это означает?
– Что она уже упустила свой шанс. Извини, что говорю тебе так прямо, поскольку я, кажется, кое о чем догадываюсь. Она хорошенькая?
– Это зависит от точки зрения, от того, как на нее посмотреть.
– Так всегда говорят. Она, конечно, начинала как show girl [3] лет четырнадцать или пятнадцать тому назад, не так ли? Потом отхватила какой-нибудь приз, и дальше дело не пошло...
Он нахмурился и ничего не ответил. Ложье, может быть, и жалел его, но был способен видеть мир только глазами Ложье.
– Ну а что она умеет делать, твоя дева?
– Ничего.
– Да ты не сердись, малыш. Я пекусь и о твоей, и о ее пользе. Видишь ли, здесь нам некогда играть в прятки. Я серьезно тебя спрашиваю: что она умеет делать?
– Я серьезно тебе отвечаю: ничего.
– Способна ли она стать секретарем, телефонисткой, манекенщицей или еще я не знаю чем?
Комб понимал, что он зря все это затеял. В этом была его вина.
Он уже расплачивался за свое предательство.
– Послушай, старик... Бармен! Повторите!
– Мне не надо.
– Заткнись! Я хочу с тобой поговорить с глазу на глаз. Понимаешь? Ты думаешь, я не понял, что с тобой происходит, когда ты вошел с таким похоронным видом! А прошлый раз, когда мы уходили от Гурвича... Все та же песня. Неужели ты воображаешь, что я это не усек? Ну и – как, а? Твоей мышке, ты говоришь, тридцать или тридцать три, а это означает добрых тридцать пять на правильном французском языке. Хочешь, я дам тебе один хороший совет, который ты, конечно, постараешься не выполнить... Но совет – вот он в чистом виде. Брось ты все это, дружище!
Ну, допустим, что я ничего тебе не говорил, и тогда добавлю: как далеко зашло у вас дело?
Он ответил глупо, сердясь сам на себя, и прежде всего за то, что пасует перед каким-то Ложье, который, как он ясно понимал, был ниже его на много голов:
– Да никак.
– Тогда чего ты трепыхаешься? Нет ни брата, ни мужа, ни любовника, которые могли бы тебя шантажировать? Нет факта похищения, официально удостоверенного, или, я не знаю, какой-нибудь другой махинации, с помощью которых в Америке улавливают мужчин? Надеюсь также, что тебе не пришла в голову шальная мысль переспать с ней в отеле соседнего штата, что могло бы рассматриваться как федеральное преступление и дорого тебе стоить?
Что же мешало ему набраться смелости встать и уйти? Неужели же несколько «манхаттанов», которые он выпил? Получается, что их любовь можно утопить в четырех или пяти коктейлях?
– А ты можешь говорить серьезно?
– Но я, старик, как раз и говорю с тобой на полном серьезе. Я, может, и шучу, но когда шучу, я более всего серьезен. Твоя тридцатитрехлетняя мышка без профессии, без работы, без счета в банке – конченый человек, понимаешь ты это или нет? Я даже не поведу тебя в «Валдорф», чтобы проиллюстрировать то, что хочу сказать. Ну, здесь мы в баре, где в основном мужчины, а выйди за дверь, пересеки коридор – и ты обнаружишь не менее пятидесяти девиц от восемнадцати до двадцати лет, одна другой красивее, к тому же некоторые из них девственницы. И все они в той же ситуации, что и твоя прекрасная дама... И все же сейчас эти девушки, на каждой из которых украшений и тряпок не меньше чем на тысячу долларов, отправятся спать черт знает куда, закусив небольшим бутербродом с кетчупом в кафетерии. Скажи мне, ты сюда приехал работать или нет?
– Сам не знаю.
– Коли не знаешь, возвращайся во Францию и подписывай, не раздумывая, контракт, который тебе предложат в театре Порт-Сен-Мартен или в театре Ренессанс. Я знаю, что ты поступишь по-своему и будешь на меня сердиться и уже сердишься, но ты не первый из тех, кого я вижу, как они приезжают сюда и потом катятся вниз, потеряв равновесие.
Ведь ты-то решился крепко держать руль? Тогда давай действуй... Или ты предпочитаешь играть Ромео и Джульетту? В таком случае good night [4], старик. Бармен!
– Нет, я плачу...
– Я тебя столько сегодня ругал, что имею право заплатить за то, что мы выпили. Ну что же она тебе рассказывает, твоя малышка? Естественно, разведенная... К этому возрасту они все разводились, хотя бы один раз.
Почему обязательно Кэй должна быть разведенной?
– Она немало помыкалась по свету, не так ли? А теперь она ищет, где бросить якорь.
– Ты ошибаешься, уверяю тебя.
Он не мог больше сдерживаться, ибо чувствовал, что уже не в силах продолжать предавать Кэй.
– Ты умеешь плавать?
– Немного.
– Допустим, что немного. Иначе говоря, способен выбраться, если упадешь в спокойную и не очень холодную воду. Ну а если в это же самое время какой-то безумец бьется в воде и цепляется за тебя изо всех сил? А? Как тогда? Отвечай!
Он знаком попросил налить им еще.
– Вот так, старик! Он будет биться в воде, поверь мне. И вы оба пойдете ко дну. Еще позавчера, когда мы расставались, я не хотел тебе этого говорить, поскольку У тебя был такой вид, что казалось, ты готов был поссориться из-за любого пустяка. Сегодня ты явно более разумен.
Комб почувствовал себя задетым и стал кусать губы.
– Понимаешь, когда я увидел, как ты вчера с молитвенным видом засовывал свою монетку в щель музыкального ящика... и ждал, когда заиграет пластинка, с лицом девицы, млеющей от восторга при виде обожаемого киноактера... Нет, старик, негоже так себя вести ни тебе, ни всем нам, которые живут этим бизнесом и знают, как эти вещи делать! Итак, позволь мне повторить тебе последний раз как другу, которого я люблю: ты пропащий человек, Франсуа.
Им принесли сдачу. Ложье взял ее, опустошил залпом свой стакан, отсчитал чаевые и встал.
– Ты в какую сторону?
– Я иду домой.
– А дом твой где-то у черта на куличиках. Там у тебя нет даже телефона. Как же, по-твоему,
