посетителей, перекликавшихся на разных языках.
Посетители, бармен, официанты, вся обстановка бара создавала впечатление, что здесь все равны.
Люди теснились у стойки, фамильярно подталкивали друг друга локтями, будь то девчонка с бульваров, богатый промышленник, приехавший в лимузине с компанией веселых приятелей, или эстонский художник. Все они называли бармена по имени — Боб.
Никто здесь не ожидал, пока его представят, чтобы заговорить с соседом, все болтали запросто. Немец говорил по-английски с американцем, а норвежец пытался объясниться с испанцем на смеси из трех языков.
За одним из столиков сидели две женщины, с которыми здоровались почти все посетители бара. Мегрэ сразу узнал одну из них. Когда-то она была уличной девчонкой, и ему пришлось доставлять ее в Сен-Лазар после облавы на улице Рокетт. Теперь она постарела, расплылась, но на ней были дорогие меха. Глаза ее потускнели, она отвечала хриплым голосом на приветствия завсегдатаев и равнодушно пожимала им руки.
И все же она восседала величественно, словно олицетворяла разноплеменную накипь, галдевшую у стойки.
— Можно у вас написать письмо? — спросил у бармена Мегрэ.
— Только не сейчас, сударь: время аперитива… Пройдите лучше в пивной зал.
Среди шумных групп попадались и одинокие фигуры; пожалуй, они были наиболее живописной особенностью бара. Люди в компаниях громко говорили, суетились, то и дело выкрикивали заказы. Они щеголяли в модных, экстравагантных костюмах.
Одинокие посетители, казалось, съехались со всех концов света только с одной целью — влиться в эту пеструю, нарядную толпу.
Была здесь, например, молодая женщина не старше двадцати двух лет, в черном английском костюме, хорошо сшитом, но отутюженном уже, вероятно, не менее ста раз. У нее было усталое и нервное лицо.
На столике рядом с ней лежал альбом с карандашными набросками. Сидя среди людей, поглощавших десятифранковые аперитивы, эта женщина завтракала булочкой, запивая ее молоком. В час дня! По-видимому, это был ее обычный завтрак. Из газет, разбросанных на всех столах, она выбрала русскую.
Женщина ничего не видела и не слышала. Медленно откусывая булочку, она запивала ее молоком, не обращая внимания на шумную компанию, сидевшую за ее столом и доканчивавшую четвертый коктейль.
Не менее странно выглядел мужчина с медно-красными курчавыми, чересчур длинными волосами, которые невольно притягивали к себе взгляды.
На рыжеволосом был темный костюм, поношенный и вытертый до блеска, и голубая рубашка без галстука, небрежно распахнутая на груди. В расслабленной позе завсегдатая, которого никто не осмелится побеспокоить, он сидел за самым дальним столом и неторопливо ел ложкой йогурт из глиняного горшочка.
Найдется ли у него в кармане хотя бы пятифранковая бумажка? Кто он и откуда? Где взял те несколько су, что стоила простокваша, очевидно составляющая его основное питание?
Как и у русской, у него был горящий взгляд и воспаленные веки. Его худое лицо выражало презрение и надменность. Никто не поздоровался с рыжеволосым и не подошел к его столу.
Вращающаяся дверь бара повернулась, и Мегрэ в зеркало увидел супругов Кросби, вылезавших из американского автомобиля, который стоил по меньшей мере четверть миллиона франков. Автомобиль стоял у тротуара, словно на выставке, ослепительно сверкая никелированным корпусом.
Уильям Кросби просунул ладонь между двумя спинами и над стойкой красного дерева пожал руку бармену.
— Как дела, Боб?
М-с Кросби устремилась тем временем к желтоволосой шведке. Они горячо расцеловались и громко защебетали по-английски.
Супругам Кросби не надо было заказывать. Боб пододвинул Уильяму Кросби виски с содовой, а для жены принялся готовить коктейль «Роза».
— Уже из Биаррица? — спросил Боб.
— Мы не высидели там и трех дней, погода хуже здешней.
Кросби увидел Мегрэ и кивнул ему. Это был высокий темноволосый мужчина лет тридцати, двигавшийся легко и непринужденно. Из всех посетителей бара он был, безусловно, одет лучше всех, в его элегантности не было ни малейшего намека на дурной вкус.
Слабым движением он пожимал руки приятелям и спрашивал:
— Что будем пить?
Кросби был богат. Дорогая спортивная машина, стоявшая у дверей, могла отвезти супругов в Ниццу, в Довиль, в Биарриц, в Берлин — словом, куда им вздумается.
Кросби жил в роскошном особняке на авеню Георга Пятого и получил в наследство после смерти тетки кроме виллы в Сен-Клу около двадцати миллионов франков.
М-с Кросби, крохотная женщина, была необыкновенно энергична и болтала без умолку, мешая французский и английский. Она говорила с очень своеобразным акцентом, и достаточно было услышать один раз ее высокий голос, чтобы запомнить его навсегда.
Посетители заслонили ее от Мегрэ. Вошел знакомый комиссару депутат палаты и дружески пожал руку молодому американцу:
— Позавтракаем вместе?
— Сегодня не могу: приглашены за город.
— Тогда завтра?
— Договорились. Встречаемся здесь.
— Господина Валахина просят к телефону! — крикнул бой. Кто-то поднялся и пошел к телефонной кабине.
— Две «Розы»!
Гремели тарелки. Шум в баре усиливался.
— Можете обменять мне доллары?
— Посмотрите в газете сегодняшний курс…
— Простите, здесь не было Сюзи?
— Недавно ушла. Она завтракает у «Максима»…
А Мегрэ думал о долговязом парне с непомерно большой головой и несуразно длинными руками, который затерялся в шумной парижской толпе. В кармане у него не больше двадцати франков, и вся французская полиция занята тем, что ищет его. В памяти Мегрэ возникло бледное лицо, появившееся из-за тюремной стены. Затем звонки Дюфура: «Он спит… Он спит…» Эртен проспал целые сутки!.. Где он сейчас? И главное, зачем зарезал он старуху Хендерсон, которой никогда не видел и у которой ничего не украл?
— Вы тоже заходите сюда выпить аперитив?
Говорил Уильям Кросби. Он подошел к Мегрэ и протянул ему портсигар.
— Благодарю. Курю только трубку.
— Тогда выпьем чего-нибудь. Хотите виски?
— Спасибо, я еще не допил свое.
Кросби был чем-то раздосадован.
— Вы говорите по-английски, по-немецки, по-русски?
— Нет. Только по-французски, к сожалению.
— Тогда «Купол» должен вам казаться вавилонской башней. Странно, но я никогда вас здесь не видел. Кстати, говорят, что…
— Что?
— Ну, вы знаете. Говорят, что убийца…
