Игнациус поднял бровь, взглянул на тяжело дышашую Тави по-новому, с искренним удивлением.
– Вот ведь… – протянул он. – Что ж, спасибо, заступница. Я справился бы и сам, но…
– Теперь вы меня ведь возьмёте, возьмёте ведь, правда?! – Тави тряслась, словно в лихорадке.
– Возьму. – Игнациус растянул губы в улыбке, глаза оставались холодны. – Только сперва заберу Мечи. Итак, Клара…
Некромант Бельт, казалось, оцепенел, глядя на распростёртое тело дочери. Горестно охнув, к упавшей бросилась Эйтери, орка Шердрада, рыча от ярости, метнулась к торжествующей Тави – та отшибла орочье копьё в сторону, взмахнула эфесом сабли, угодив храброй северянке точно между глаз. Та обмякла, кулём повалившись на пол.
Остальные орки из последних сил сдерживали напор зомби, что упрямо пытались пробиться внутрь каземата.
– Вот и всё, Клара. Не помогли тебе ни шпага, ни ручной дракон, ни даже сами Драгнир с Иммельсторном. Отдай их мне, и все останутся живы. Даже она. – Он кивнул на застывшую в луже крови Ниакрис – над ней уже хлопотали орки вместе с Эйтери. Архимаг не препятствовал.
–
Архимаг дёрнул щекой, левая ладонь сжалась в кулак – и добежавшие до самых его сапог пламенные знаки погасли, рассыпаясь серым пеплом. Зомби оказались куда менее удачливы, письмена Бельта вгрызались в них, словно злобные псы, отваливались руки и ноги, головы катились под ноги оркам страшными мячами, и каждый распавшийся мертвяк давал жизнь десяткам новых рун, сплошным потоком устремляющимся прочь, на широкий уступ, где толпились сотни воинов в алом и зелёном.
Игнациус усмехнулся:
– Неплохо, старик. Ловко, как я уже говорил. Для деревенского колдуна – так даже отлично. Вот только меня этим не проймёшь. Ну, Клара, ты отдашь Мечи или будешь смотреть, как я одного за другим перебью всех твоих друзей?
Перебьёт, как есть перебьёт – мысль металась птичкой в клетке.
– Отдай Мечи! – Сжатый кулак патетически нацеливается в грудь Бельту; кто-то из орков нажимает на спуск арбалета, но тяжёлая стрела вспыхивает в воздухе. – Отдай Мечи, Клара! И все останутся живы, говорю тебе.
Между ним и чародейкой оставалась только Райна; даже орки подались назад, тем более что пылающие руны Бельта оттеснили мертвяков от бойниц каземата.
– Только не отвечай «нет» в четвёртый раз, – ухмыльнулся Игнациус.
Почему я стою? Почему даже расплескавшаяся по полу кровь Ниакрис не заставляет меня шевельнуться? Лёд тает, но медленно, слишком медленно!
Архимаг вновь улыбается. И делает последний шаг.
Перед ним оказывается Бельт, руки старого некроманта воздеты, с пальцев, шипя по-змеиному, срываются огненные знаки – кажется, это вытягиваются, вырываясь из плоти, сами кровонесущие жилы. Один из таких знаков хлестнул вытянувшимися отростками-лапками Игнациусу по щеке, и мессиру Архимагу изменило его всегдашнее хладнокровие.
Что он сделал – Клара понять не успела. Бельта словно сдавила невидимая длань, круша кости и выжимая кровь. Торс в единый миг превратило в тонкую спицу, руки сломались, невредимой осталась только голова да ещё ноги.
Бельт ещё успел улыбнуться Кларе. И умер.
– Уйди, Райна…
– Нет, – тряхнула волосами валькирия.
– Райна, – укоризненно проговорил Игнациус. – Я же помню тебя с первого дня в Долине. Столько вместе, ты столько сражалась под моим знаменем. А теперь ты, Древнейшая, по сравнению с кем мои тридцать веков – лишь исчезающий блеск, готова погибнуть по капризу этой взбалмошной девчонки? Я люблю тебя, Райна. Пожалуйста, не заставляй меня поступить с тобой так же, как вот с ним. – Кивок на изуродованные, обезображенные останки Бельта.
– Ты не понимаешь, – покачала головой воительница, отбрасывая всегдашнюю почтительность. – У меня осталось немногое. А именно – честь. Я видела Боргильдову битву, Игнациус.
– Не только честь, но и жизнь, – сухо заметил чародей. – У мертвецов нет чести. Ничего нет. Они – просто начинающее протухать мясо. Некоторые воняют сильнее, некоторые слабее. Но им самим уже всё равно. Или ты надеешься встретить в посмертии своих сестёр из Высокого зала, внимавших речам Отца Дружин?
Райна только улыбнулась:
– Не тебе судить, на что я надеюсь, маг. В конце концов, ты сам признал, что твои тридцать веков – ничто по сравнению с моими летами.
…Заклятье Бельта очистило уступ от мертвяков, огненные знаки продолжали своё дело на нижних ярусах, но чары постепенно затухали, верно, им требовалось поддержание от их наложившего. Скоро неупокоенные пойдут на новый приступ.
…А отец Этлау так и дрожит в своём углу. О преподобном, похоже, все забыли.
Райна стоит, крепко расставив ноги. Валькирия улыбается, и в её улыбке Кларе чудится отражение совсем иных миров и времён, когда боги действительно были богами – суровыми и твёрдыми, точно старые мечи, выкованные из грубого железа: не для красоты, для дела.
Игнациус досадливо трясёт головой.
– Мне и правда недосуг. Спаситель не шутит и шуток не понимает. Я вижу, число тех, кого я мог бы вывести, существенно сократилось. – Кивок на неподвижную Ниакрис, оттащенную в глубь каземата орками Уртханга. – Минус она, минус дракон, минус старик-некромант… Эх. Ладно. Нет, пожалуй, Райна, я не стану тебя убивать. Хватит крови. Да и служила ты мне исправно.
Взмах бледной руки – валькирия гнётся, словно под жестоким ветром, но удерживается на месте. Игнациус не может скрыть удивления:
– Вот даже как?
– Валькирии способны на многое, – ровным голосом отвечает Райна, – в свой последний бой.
– Опять эта патетика, – морщится Игнациус. – Что ж, прости, воительница. Ничего не имел против тебя, и потому… Нет, милая моя Тави, не стоит. Райна тебе не по зубам. Не на…
Ученица Вольных не послушалась. Свирепый, нерассуждающий взгляд был устремлён на валькирию, глаза в глаза, единственная сабля нацелена в горло воительницы, не защищённое кольчужной сеткой; но в прыжке тело Тави вдруг развернулось, правая рука рубанула наискось – и отнюдь не Райну.
– А-ы-ыых… – только и выдавил Игнациус, когда клинок мельинки распорол ему плечо и грудь. – Ы-хррр… – Из раны выплеснулась волна крови, чародей стал оседать, заваливаясь на бок. Тави по-кошачьи изогнулась, замахнулась вновь, чтобы наверняка, чтобы срубить голову, но тут окровавленная рука Игнациуса метнулась к ней, вцепилась в горло, а сам Архимаг, несмотря на распоротую грудь и хлещущую кровь, рванулся наружу; копьё валькирии пробило ему левое плечо, оно обязано было пройти сквозь сердце; ещё миг – и чародей рухнул вниз, увлекая за собой Тави.
Последнее, что видели бросившиеся следом Райна и орки – две накрепко сцепившиеся фигурки, падавшие в бездонную пропасть. Что-то мелькнуло – последний луч света на острие Тавиного клинка, пронзившего Игнациуса насквозь и высунувшегося из спины мессира Архимага.
И – всё. Тьма сомкнулась над ними, словно непроглядная вода.
Ледяная броня, сковывавшая Клару, исчезла.
Чародейка и валькирия снова были только вдвоём, если не считать орков и Этлау. А над ними, в небесах, спускался и уже почти достиг истерзанных камней острова Спаситель.
Спаситель-во-Гневе.
Сильвия, конечно, не видела, как протекала схватка в казематах. Однако то, как окровавленный Игнациус вывалился из дверного проёма, вцепившись в горло Тави и волоча за собой мельинскую воительницу, она разглядела во всех подробностях.
Вот так так. Всесильный мессир Архимаг – и побеждён, хоть и сумел захватить с собой своего убийцу; а до этого сбросил туда дракона.
Сильвия знала, что именно дракона, не человека – быть чудовищем и Хозяйкой Смертного Ливня имело свои преимущества: чудовища видят намного больше людей.
Ты остался один, Спаситель. Конечно, там, внизу, ещё суетятся Райна с Кларой, но они меня не очень интересуют. Я здесь, чтобы нанести последний удар: знаю я этих магов, даже пронзённые насквозь, они обнаруживают порой удивительную живучесть. По себе знаю.
Сколько ж мрази и мусора кануло в эту бездну! Все эти силы, силищи и тому подобное; все, кто привык сметать людей, словно пылинки, кто привык ступать по мирам так же, как мы говорим – «ступать по головам»!
Что ж, оно и к лучшему. Смертный Ливень готов, он исполнит последний приказ Хозяйки. Последний – потому что Эвиалу, как миру, приходит конец, а она, Сильвия, никогда не умела сама бродить по тропам Межреальности.
Удивительно, но она не боялась. Спаситель, медленно спускавшийся к земле в ауре сгустившихся кровавых облаков, казался просто дурным актёром, переигрывающим в античной драме. Тит Оливий, великий имперский трагик Мельина, приказал бы такого лицедея гнать из своего театра плетьми.
Иди, иди сюда, заклинала Сильвия. Спускайся пониже, ты, ходячая маска. Ты – совсем не то, во что верят простые пахари Мельина, совсем не то, чьим именем добрые священники порой творили простые, но действенные чудеса – скажем, помогали вдове растянуть на целую зиму единственный мешок муки. У меня нет к тебе жалости. Нет и страха – чудовищу, вроде меня, нечего бояться. Спускайся же, спускайся!..
– Она умерла как истинная валькирия. – Райна сняла шлем и опустилась на одно колено у самого края уступа. – Мы ведь все поверили. Все, кроме Ниакрис.
Клара отвернулась – глаза невыносимо щипало, слёзы так и рвались наружу.
Тави. Притворившаяся предательницей, готовая к тому, что её убьют друзья, если план хоть в малости не удастся.
Ниакрис. Первая всё понявшая и разгадавшая – и решившая подыграть, даже такой ценой.
Может, искусство гномы-врачевательницы её и спасёт – на краткий срок, потому что Спаситель – вот он, совсем рядом. Подруга Аглая частенько пыталась обратить её, Клару, в свою веру – зачитывая, в числе прочего, и «свидетельства о последних днях». Предание утверждало, что Спаситель должен «поставить стопу свою» на землю обречённого («погрязшего в грехах») мира – только тогда Он обретёт над этим миром полную власть. Так ли это?..
– Эй, монах!
Этлау больше не дрожал. Скулы отца-инквизитора заострились, глаза – ввалились, словно он не ел по меньшей мере два месяца, но смотрел он прямо и
