натуру, продав два медных котла проезжавшим по ростовской дороге цыганам. Чтобы сбагрить казенное имущество, непутевые легионеры угнали в колхозе «Заветы Ильича» трактор «Беларусь». Трактор они тоже пытались продать; цыгане осмотрели его, ощупали, а один даже объехал на тракторе вокруг бензозаправки, но купить трактор дети степей и ветра все-таки не решились.
Котлы же ушли безвозвратно. Ищи в поле ветра!
Раздосадованный утратой воинского имущества Птолемей Прист приказал воров наказать, и ультима ратио — этот последний довод, — волосяной бич в очередной раз загулял по спинам воров и растратчиков. Деньги, полученные за уворованные котлы, преступники уже, разумеется, пропили, и сейчас два пьяных голоса взывали хрипло к милосердию и состраданию:
— Сатис эст! Да хватит же, братцы! Софлицит! Сатис эст! Сатис!
Слушая кающихся грешников, центурион с грустью думал, что рожденного свиньей трудно вразумить даже пер аргументум бацилинум, и плохо верилось в то, что палочные аргументы окажут на завывающих пройдох необходимое воспитательное воздействие.
Впрочем, кво верба нон санат, карцер санат, квос карцер нон санат, вирда санат!
— Сатис эст! — тоненько повизгивал при ударах Ромул Луций. — Сатис! Сатис, суки!
— Сатис! — басовито вторил ему Плиний Кнехт. — Ой, блин, сатис!
Центуриону было смешно и противно наблюдать за экзекуцией. Поймав умоляющие взгляды новообращенных, центурион показал им кулак:
— Квос эго! — хотя и понимал, что слова бесполезны, горба ими не выпрямишь и совести не прибавишь.
О темпоре! О морес! Все-таки воспитывать человека надо, что говорится, ад инкунабулис, то есть с пеленок, иначе из хомо аморсебаратус хабендит не изгонишь.
Со скамеечки за экзекуцией с большим интересом наблюдал старший участковый Соловьев. Михаил Денисович по случаю выходных был в цивильной одежде. Гражданский костюм делал участкового похожим на респектабельного работника торговли старшего звена. Год назад в райпо завезли югославские костюмы, и прежде чем районное начальство проведало о поставках импорта и наложило на свободную реализацию костюмов табу, большую часть разобрали именно торговые работники, а поскольку жена Соловьева являлась старшим кассиром потребкооперации, то и участковому досталось товара из-за бугра.
Сейчас Соловьев сидел на лавочке, попыхивая болгарским «Фениксом», и с любопытством наблюдал за мастерством бичующего. А полюбоваться было чем — бич выписывал замысловатые восьмерки, круги, спирали и впечатывался в обнаженные задницы воров и растратчиков с характерным чмокающим звуком. Экзекутор в движениях был нетороплив, но резок.
Большинство одолеет сказанное без перевода. Для недостаточно владеющих латынью объясняем, что сказано центурионом следующее. «Кого слова не исцеляют, исцеляет карцер, кого не исцеляет карцер, исцеляют розги. Я вас Преступная страсть к стяжательству».
Птолемей Прист присел на скамеечку рядом со старшим участковым, и милиционер торопливо затушил сигарету. Легионеры табака не знали, курящих почитали за наркоманов, а к табачному дыму питали явно выраженное отвращение.
— Мартышкин труд! — сказал старший участковый. — Что толку пороть, если исправить уже ничего нельзя? Раньше их надо было пороть, когда они в школе учились.
Центурион наблюдал, чтобы бичуемым доставалась экс аэкво, коль уж оба одинаково виноваты.
— Федор Борисович просил свою благодарность передать, — сказал Соловьев.
— Грацио, — сказал Птолемей Прист. — Дежурному передай.
— Да она устная, благодарность-то, — смущенно объяснил Соловьев. — Большого подлеца поймали. Эта скотина еще при немцах в гестапо работала, доносы на честных граждан писала!
Все-таки похоже, что в Бузулуцке жили не совсем нормальные люди. Сегодня они сравнивают человека с рыбой, а чуть позже его же со скотиной. Хомо он и есть хомо, даже если душа у него канисная, собачья.
— Я знаю, — с достоинством сказал центурион. — На галлов работал. Во Вторую Пуническую.
— Да нет, — поправил участковый. — С немцами в Великую Отечественную. Говорят, в казнях участие принимал!
— Воздадут по заслугам? — спросил центурион.
— Может, и воздадут, — сказал участковый. — Как подсохнет, его в область повезут. Там и разберутся.
— Пак паки рефери, — задумчиво сказал центурион, глядя, как осторожно и прямо идут после окончания экзекуции новообращенные по территории дворика при казарме. — Равным за равное, Михаил, про боно публио.
— У нас публичных наказаний нет, — грустно сказал участковый. — Вам хорошо — провинился, вы его тут же и выпороли. А у нас наперед столько бумаги изведешь…
В то же самое время в райкоме партии шло закрытое совещание.
— Ради общего блага, — сказал начальник милиции. — И ты заметь, Митрофан Николаевич, надежные хлопцы: драк в городе почти не стало, пьянки сократились, самогоноварение вообще под корень вырублено. Тут для меня есть, конечно, неудобства. Две недели, как по району ни одного преступления не зарегистрировано. Того и гляди из области комиссию направят. У нас ведь как: чуть темпы снизишь — окрик, что хреново работаешь, сводок о преступлениях не даешь — значит укрываешь их от учета…
— Говорят, вы на днях шпиона какого-то словили? — поинтересовался первый секретарь.
— Это не мы, — признался начальник милиции. — Птолемея ребята пособили. Пособник немецкий, во время войны в Ростовской области в гестапо работал. Решил и перед ними выслужиться. А они ребята гордые, от предателей услуг не принимают. Приперся к ним этот сучок со списками коммунистов и активистов, а они его в холодную и нам сдали. Занятный сенеке. Между прочим, мы у него при обыске целую кучу оккупационных немецких марок нашли, аусвайсы разные и немецкую бронзовую медаль «За храбрость». После этого он и раскололся, явку с повинной прокурору на шестнадцати листах написал. Вот подсохнет, мы его в область отправим. Пусть с ним КГБ разбирается!
Митрофан Николаевич посидел, задумчиво барабаня пальцами по столу.
— Списки-то большие? — с натужной небрежностью спросил он.
Дыряев усмехнулся. Все-таки он был опытным сыщиком, хотя и сельского масштаба.
— Есть вы в этих списках, Митрофан Николаевич, — сказал он. — Под третьим номером вы в них значитесь.
— Под третьим? — Голос первого секретаря обидчиво дрогнул.
— А под первым номером у него Соловьев записан, — доложил Федор Борисович благодушно. — И я под вторым. Мишка Соловьев у него в прошлом году самогон изымал, а я на него штраф накладывал. Вот он нас и вывел на первые места.
— Мелкая личность, — сказал как сплюнул Митрофан Николаевич.
Он привычно подошел к окну, постоял, глядя на улицу.
— Подсыхает, — отметил он. — Того и гляди какую-нибудь комиссию принесет. Куда мы наших иностранцев денем?
— А если сказать, что это солдатики на посевную прибыли? — встал за спиной первого секретаря начальник милиции.
— А что? Научим Птолемея на майора отзываться, китель с бриджами да фуражечку я у райвоенкома возьму… А что до языка, то здесь уж совсем просто — скажем, что часть из кавказцев. У них там столько мелких национальных групп, что поверят, за милую душу поверят!
— А потом нам все это боком вылезет, — язвительно сказал Митрофан Николаевич. — Как в области нашу брехню поймут, так сразу наши партбилеты и плакали. Выпрут нас, Федя, со свистом.
Дыряев пожал плечами.
— Тогда выдадим их за студенческий стройотряд, — упрямо предложил он. — Составим фиктивный договор, у меня поддельная печать Махачкалинского университета с прошлого года еще осталась… Комар носа не подточит!
— Ага, — злорадно сказал предисполкома. — Ты на их морды подивись! Знайшов студентов! Краще
