вот эдак, без запиночки, произнес сложное и мудреное слово. — Хомяк он теперь!
— Тебе-то откуда знать? — недоверчиво прищурился товарищ.
— Оттуда! Мне баба, что с этим карначом работает, сказала, понял? Меня еще Абрамчик на нее нацелил, давай, Вован, слепи девочку. Я на нее в кабаках столько шампуни извел, залиться можно! Ух, жаркая цыпочка! Вот она-то мне и сказала. Иди, говорит, на рынок, там мужик в синей куртке хомяками торгует. Там, говорит, ты своего Виноградова и найдешь. Борькой, говорит, его теперь зовут! Прихожу на базар, точно — мужик суслаками торгует, и Виноград у него в клетке прыгает. Понял?
— Подумаешь! — засомневался собеседник. — Обыкновенная животина. Ты с чего взял, что это Виноградов?
— Узнал я его, — веско сказал рассказчик. — Вылитый Вован! И глазки так же бегают, и пузечко розовое. А когда я ему рубль металлический сунул, окончательно убедился. Он его обнюхал и рыло скривил. Ты ж помнишь, Вован к баксам привык, когда ему рублями платили, с ним приступы бешенства случались. Но жадный был, иной раз выпаивать из него деньги приходилось. Без паяльника он с братвой и разговаривать не хотел! Вот и в этот раз, на базаре, посидел схарей недовольной, покривился чуть, видит, что баксов не будет, хвать рубль лапкой и за щеку!
— И где же он теперь?
Бандит радостно и победно заулыбался, сверкая фиксой:
— Купил я его! Теперь он у меня в клетке живет. Гнездо, подлюга, баксами выстелил, пшеницу только твердых сортов жрет, а рис ему только индийский подавай, длинненький такой. Вечерами приду домой, возьму клетку на колени, он на меня из-за решетки глядит и попискивает. А я ему и говорю: «Что, Вован, несладко на шконке? Не, братила, от зоны так просто не уйдешь!»
— А на фиг он тебе? — удивился собеседник. — Ты что, хомяков разводить собрался? Бандит пожал плечами.
— Не знаю. А все-таки приятно иметь ручного банкира, братан.
Борис Романович, независимо помахивая купленной в киоске газетой, прошел мимо них.
— Не он? — проявил бдительность владелец хомяка из банкиров.
Его напарник сверился с фотографией.
— Не, братан, у этого волосы длиннее и нос немного не такой. И одет этот в другие шмотки.
Спрятав фотографию, браток попытался как можно умильнее и нежнее улыбнуться приближающимся милиционерам, словно собирался заговорить с ними о погоде, рыбалке и прочих прелестях жизни. Дверь в офис была приоткрыта. Леночка, сосредоточенно выпятив губки, подрисовывала их специальным карандашом. «Ох разберусь я с тобой, — подумал Даосов. — Ладно, что спишь с бандюками, профессиональные тайны зачем им выкладывать?!»
Леночка словно почувствовала, что «мудрый сенекс» не в духе, и благоразумно убрала карандаш и зеркальце в сумочку.
— А вам уже звонили, — сообщила она. — Давид Абрамович по поводу тещи, из приемной мэра и этот… — она заглянула в блокнотик, — Бородуля. Грозил, что вы ему за сломанный палец по полной ставке заплатите. Вы что, действительно ему палец сломали?
— Несчастный случай на производстве, — отшутился Борис Романович. — Этот Бородуля, милая Леночка, работник ножа и топора. Романтик, понимаете ли, с большой дороги. Кстати, там, у входа, его товарищи вахту несут. Выгляньте, нет ли среди них ваших знакомых, милое дитя.
— У меня среди бандитов друзей нет, — гордо сказала Леночка, но в коридор все-таки вышла. Вернулась она смущенная и притихшая. На Даосова верная сподвижница старалась не смотреть.
— Ты сказала, что из мэрии звонили? — поинтересовался Борис Романович. — Не сказали, чего хотели? А то ведь слышал я, что с ребенком у нашего мэра не все в порядке. И Неплавный мне на его супругу жаловался. Чересчур боевитая, говорит, все зеркала ему в доме побила.
— Не знаю, — дернула плечиками Леночка. — Про ребенка никто ничего не говорил, а вот референт мэра в одиннадцать заедет. Они сначала вас хотели вызвать, но я им сказала, что у нас приемный день. А референт этот сказал, что тогда он в одиннадцать заедет.
— Охохонюшки. — Даосов встал и прошелся по кабинету. — Вот так-то, девонька, любовников тоже надо выбирать умеючи!
Верная сподвижница густо покраснела.
— Один раз всего и было, — кусая губки, сказала она. — В «Окопе» Дома офицеров. Не надо мне, дуре, было «Кровавого Мартина» после шампанского заказывать!
— А откровенничать тем более, — добил сподвижницу Даосов. — А этот… который теще тепленькое место заказывал, не появлялся?
— Даже не звонил! — откровенно обрадовалась смене темы Леночка. — А он правда ей теплое местечко заказывал? Или вы это в саркастическом плане, Борис Романович?
А вот это, — Даосов мимоходом нажал указательным пальцем на нежный курносый носик, — это, милая, уже коммерческая тайна!
— Не понимаю, — дернула плечиками Елена. — Почему мужики так своих тещ ненавидят? Ведь среди них и хорошие попадаются!
— Вот повзрослеешь, на собственном опыте узнаешь, — рассеянно сказал Борис Романович, погружаясь в чтение рекламных объявлений. Читать их было просто необходимо — вдруг конкуренты незваные объявились? Тем более что события последних дней заставляли думать именно так.
Нет, не зря его сердце с утра чуяло что-то недоброе. В черной рамочке, выделяющей его из общего текста, на третьей странице газеты «Все для Вас» было напечатано объявление:
Скуплю души. Дорого. Телефон 34-11-32.
Вот так. Черным по белому. Борис Романович посидел над газетой, подперев щеку кулаком, подумал немного и потянулся к трубке, чтобы набрать номер. Но телефон его опередил, взорвавшись неожиданным звонком.
Леночка еще трубку не подняла, а Даосов уже знал, кто звонит.
И не ошибся.
— Это Бородуля, — с некоторым испугом сказала компаньонка.
Брать трубку не хотелось, но Даосов понимал, что поговорить с Бородулей все-таки придется. Тем более что при ночном падении он, если верить Леночке, палец сломал и винил в этой своей травме только реинкарнатора. Можно подумать, что Даосов его ногами в люльку заталкивал.
— Романыч? — Бородуля был зол, пьян и решителен, а оттого многословен. — Здравствуй, карнач ты наш ясный! Что же ты со мной так? Даже дверь, сучок, не открыл, «скорой помощи» пострадавшему не вызвал! Из-за тебя ведь пострадал! Не стыдно? Теперь тебе, гаду, мой больничный придется оплачивать, братва так решила. А может, миром разойдемся, Романыч? Ты мне ксиву нужную выпишешь, я претензию по поводу сломанного пальца сниму. Что молчишь-то, Романыч? Ты уж меня извини, — со слезливым надрывом покаялся Бородуля. — Может, я, в натуре, слишком настойчив. Но и ты меня, карнач, пойми: тридцать семь мне завтра стукнет. Хочешь, я тебя на день рождения позову? Мы в «Рассвете» гудеть будем. Ты ж, Романыч, пойми, трудно мне в мои годы горб перед каким-нибудь сопляком гнуть. А тут Дракончик в паханы лезет, Славка Совенок масть качает. Ты бы меня справкой своей знаешь как выручил бы? Мамой клянусь, Романыч, дашь справку, я навсегда из твоей жизни исчезну! Зуб тебе даю! — Бородуля хитро и выжидательно посопел в трубку. — Ты меня слушаешь?
— Слушаю, — собираясь с мыслями, сказал Даосов.
— Я понимаю, Романыч, ты человек занятой, так ведь сколько его, того времени, нужно, чтобы под справочкой готовой черкануть да на печать подышать? Когда тебе справочку подвезти?
— Достал ты меня, — устало сказал Даосов. — Я тебя дорогой мой, выслушал, теперь ты меня послушай. Не обижайся, родимый, мой черед пришел карты сдавать.
— Банкуй, братила, — с готовностью согласился Бородуля. — Хорошего человека грех не выслушать.
— Если ты мне еще раз позвонишь, — сказал Даосов, — пеняй на себя. Сразу беги в церковь свечки ставить. Ты меня понял?
— Ну что ты, Романыч, в бутылку лезешь? — искренне удивился Бородуля. — У тебя свой бизнес, а у нас свой. Ну, попугали по дурости малость, извини, если что не так. Зачем грозить-то? За что ты нас так не
