этом отродясь не имелось и по темному времени объезжать жуткие ямы и колдобины было особенно романтично.
Редькин долго объяснял Бурнашову, куда именно надлежит прибыть, и вовсе не был уверен, что тот достаточно хорошо понял, тем более, что не водил сам машину. Однако выходить на Садовое встречать конкурентов, почти врагов, было методологически неверно (все любимые словечки Майкла оказывались необычайно заразительными, а он, судя по всему, знал об этом и не воспринимал цитирование как подколку). В общем, Редькины вместе с Артемом сидели и ждали этих чудаков.
Артем был спокоен как танк, а Тимофей и Маринка нервничали крепко. С опозданием всего на три минуты на серпантине появились огни фар. Один поярче, другой помутнее, и Редькин сразу понял, что это именно они. В почти кромешной темноте из четырех дверей трепаного «жигуля» одновременно вывалились четыре фигуры, показавшихся сослепу массивными, и вдруг, на какую-то секунду Редькину стало невыносимо страшно. Модное слово «разборка» облекалось в реальную форму, мерещились уже пушки с глушаками, удавки и прочая киношная жуть. Но когда прибывшие чудаки шагнули в круг света перед подъездом, стало ясно, что бояться решительно нечего. То есть даже наоборот. Маринка после не раз и не два повторяла, что только полные придурки могли согласиться приехать в такое место по доброй воле без оружия и охраны, не наведя толком справок, с кем имеют дело. Ну, просто грех было не отметелить таких чайников, не отнять у них все карманные деньги и не угнать машину! Но Редькин с Артемом этот грех на душу взяли.
Собственно, Артем-то что? Он откровенно развлекался — не каждый же день наведываются в офис такие забавные клиенты. Предельно добродушный парень, зла он никому не желал и не делал, но любил потрепаться о наездах и вышибании денег, о пристегивании наручниками к батарее и засовывании паяльника в задницу. На лохов подобные разговорчики производили впечатление, особенно вкупе с выдающимися физическими данными Артема — рост под два метра и вес килограммчиков сто тридцать без особых избытков жира. Впрочем, на этот раз прямые угрозы не понадобились. Артем после объяснил: «Убогих обижать нельзя — это грех большой. Они вон от одной моей рожи в штаны наложили!» Он, как всегда, преувеличивал, но в сущности роль туповатого амбала сыграл хорошо. Щуплый Редькин по контрасту давил гостей интеллектом, а Маринка создавала элемент тайны столь необходимый в общении с настоящими шизами.
В общем, переговоры начались что надо — по люксу. До прямых выяснений, кто кому сколько должен дело так и не дошло, потому что долгов никаких ни одна из сторон за собой не признала. Зато дошло до вполне серьезного обсуждения подачи кассационной жалобы в Международный Суд в Гааге. Для Меукова, похоже, Гаага была местом более близким, чем Курский вокзал. Редькин даже не удержался и изысканно пошутил:
— Все говорят, Гаага, Гаага, а я как не поеду в Гаагу, все попадаю на Курский вокзал!
Помнил ли кто-нибудь, кроме него и Маринки, знаменитое начало «Москвы — Петушков», осталось неясным, но Меуков явно обиделся и благодаря этому сползание разговора в окончательный маразм было предотвращено. Еще раза три прошли по замкнутому кругу ( — Кто издал книгу? — Знаю, но не скажу. — Кто возместит нам убытки? — Есть разница между убытками и недополученной прибылью. — Но мы запрещаем вам торговать нашей книгой. У нас эксклюзивные права на нее. — Запрещать могут официальные органы. — Значит подключим. — Подключайте. Я заплатил за книгу, и если не буду продавать, вот тогда действительно понесу убытки. Я понесу…)
Наконец, не выдержал Артем.
— Мужики, — сказал он, — я Тимофея знаю давно. Он книжками торгует честно и культурно, не хуже, чем я пивом. Значит, давайте договоримся по-простому. Ту партию, которая у нас осталась, мы спокойно сливаем по традиционным каналам, потому что… Да потому что нельзя быть красивой такой! Товар, за который уплочено, должен уходить своим порядком — это закон, мужики. Тут хоть в Гаагу поезжай, хоть в Папуа Новую Гвинею. А вот следующую партию он у поставщика брать не будет, раз уж вам это так неприятно. Правда, Тимофей?
Редькин истово кивнул, ничуть не покривив душой перед Богом, так как никакой следующей партии просто не существовало в природе. Была теоретическая возможность допечатать тираж. Но в сложившейся ситуации только сумасшедший рискнул бы так нарываться…
В ответ взял слово печальный задохлик Бурнашов, но у него только голос был непропорционально солидным, а смысл сказанного тихо растаял в наступившей за этим тишине. Бледный парень, условно названный водителем, бешено вращал выпученными глазами, как наркоман за полчаса до начала ломки, и способен был разве что подвякивать. Свита явно рассчитывала на колдовскую силу своего шефа. Наиболее болтливым оказался четвертый участник рандеву, представившийся как зав. отделом распространения издательства «Прана» — нечесаный, неумытый какой-то, в жутко мятых, заляпанных грязью брюках (а ведь в машине вроде ехал!) и патологически тупой человек. Этот свято верил, что для книжной торговли достаточно знания арифметики в объеме трех классов средней школы. Редькин не стал разуверять его. Предпочел нарисовать на скорую руку цветистую схему производства и реализации пиратских изданий Чиньо, несказанно поразившую воображение этого великого книжника. В условной схеме, сочиняемой на ходу, упоминались захолустные города ближнего зарубежья, несуществующие фирмы с милыми названиями вроде «Красная нирвана» или «Мальтийский крест» (Боже, при чем здесь кинематограф?!) и невероятные имена типа Евдоким Коринфаров и Маланья Бурлескова. Книготорговый тупарь скрупулезно записывал в свой блокнот всю эту вдохновенную ахинею, а Редькин только молился всем богам, как бы ему не расхохотаться в самый неподходящий момент.
Вот, собственно, и все, что реально произошло в тихом офисе торговца пивом Артема на безумном рандеву с Меуковым. Но это так сказать в зрительно-слуховом ряду. В сфере же астрально-психологической бушевали намного более сильные страсти. Да, Редькин блестяще обманул Меукова и его шизов (даже водитель был у них явно не в себе). И, разумеется, все претензии материального порядка были решительно отклонены за отсутствием состава преступления — но не в этом же было дело, и теперь, спустя полгода, оно стало особенно ясно. Ведь сильнее всего запомнилось, как Эдмонд пялился огромными по-детски голубыми глазищами на Редькина и отдельно на Маринку (на Маринку, пожалуй, даже больше). Похоже, он искренне верил в свою гипнотическую силу. На Артема, кстати, Меуков поглядывал лишь искоса — сообразил все-таки, что этот буйвол никакому гипнозу по определению не подвержен. А вот Маринка включилась в игру всерьез и строила Меукову глазки, и ноги крест накрест перекладывала а ля Шэрон Стоун из «Основного инстинкта», благо в юбке была, а не в джинсах, в общем, сбивала проклятого колдуна с панталыку. «Я ему за Серафиму отомстила, ну то есть за тебя, — сбивчиво и чуточку бестолково объяснила потом Маринка, но Тимофей-то понял. — Вот хочешь верь, а хочешь нет, но в какой-то момент он руку в карман брюк запустил и как бы невзначай свое хозяйство в трусах поправлял. Проняло, значит». Может, Маринка и переоценивала свои чары, но вообще-то в сумасшедшей этой истории Редькин готов был поверить во что угодно.
Потом шизы уехали. Артем немедленно закурил (Меуков слезно просил при нем не дымить) и предложил выпить пива. За счет заведения, разумеется. Пиво оказалось хорошим, настроение — и того лучше, в общем, день закончился на сугубо мажорной ноте.
— Возможно, именно ноте «до», — добавил в завершение Редькин, — ноте, соответствующей штруделю по-венски.
Вербицкий улыбнулся, по достоинству отмечая цепкую память клиента, и сделал вдруг неожиданный вывод.
— Вы тогда неверно поступили, ребята. Нельзя было их просто так отпускать.
— Почему?! — обалдела Маринка.
— Потому, — сказал Вербицкий, — Если партнер дает слабину, с него надо брать максимум. Надо все выжимать, до последней копейки… Ну, да ладно. Что теперь говорить…
«Что-то случилось с Вербицким», — подумал Редькин.
Он, помнится, ещё от Константина слышал неоднократно цитируемое изречение Майкла: «Никогда нельзя выжимать последнюю копейку — жадность до добра не доведет». Что же это случилось с ним?
А Майкл помолчал, взял трубку телефона, позвонил куда-то, бросил пару ничего не значащих фраз тихим голосом и грустно констатировал:
— Ну вот, теперь вашего Кусачева найти не могут.
