Он уже знал, что будет так и никак иначе.
Поэтому, поравнявшись с третьим автоматом, в котором все так и было, даже не испугался, даже не вздрогнул, а медленно и упорно продолжил свой путь к Покровке. Ну, не может же на большой шумной улице, по которой в это время ещё троллейбусы ходят, происходить такая же чертовщина, как в переулках?! «Не может», — сказал он себе строго. А потом вдруг представил, как находит, наконец свободный аппарат, берет в руки трубку, прикладывает к уху, а оттуда вместо гудка:
— Насекомых морить заказывали?
И он таки вышел на Покровку, и там маячили какие-то люди, и машины проносились, и была свободная будка, то есть не будка, а этакий козырек, как принято теперь, в эпоху терроризма. И все бы хорошо, но Редькин вдруг вспомнил в ужасе, что не уверен в двух средних цифрах Майклова номера. Но звонить все равно было надо, в конце концов, жетонов — целых шесть штук, можно и комбинаторикой заняться. Тимофей снял трубку и с трудом расслышал — гудок, такой он был тихий, задавленный, словно ненастоящий. Пальцы тряслись и не попадали в дырочки, спиной он ощущал чьи-то взгляды, и озноб пробирал от пяток до затылка, но обернуться казалось страшнее, чем умереть. В общем, он так и не успел ничего набрать, потому что из трубки раздался голос:
— Насекомых морить заказывали?
И хуже всего было то, что он узнал этот голос — с ним опять разговаривал тесчим. Теперь уж точно с того света.
Страх, как и боль, достигая высшей точки, начинает резко спадать. У Тимофея больше не было сил бояться, и он ответил с бодрой наглостью атеиста, которого стращают карой небесной:
— Зачем вы так шутите, Петр Васильевич? Я не поеду в Шереметьево-2 встречать покойника, у меня машина для этого не подходящая…
Он так и не узнал, ответил ли ему тесчим. Он даже не повесил трубку — просто перестал держать её и зашагал обратно к дому. Через абсолютно пустые переулки, мимо все тех же зомби в телефонных будках, мимо холодных темных витрин и пустых глазниц ночных окон, и ноги его уже заплетались, а светофор презрительно плевался ядовитой желтой слюной, попадая в замерзшие лужи и в зловещую россыпь бутылочных осколков возле мусорных баков. И почему-то было очень страшно наступить на эти осколки.
Однажды Редькин измерил шагами расстояние от булочной на углу до их подъезда — двести метров получилось без малого. Так сколько же времени следует затратить, дабы покрыть столь скромное расстояние? Оказалось, безумно много. Проклятые двести метров, растягивались, удлинялись, закручивались в спираль, замыкались кольцом, размыкались вновь и противно наматывались на ноги, при этом большие деревья в школьном дворе зябко скукоживались и втягивали ветви внутрь стволов, как улитка втягивает рожки, стены домов колыхались студнеобразно, а стекла во всех окнах вдруг стали надуваться огромными радужными пузырями. Задевая друг друга, они лопались и осыпались на тротуар мелким шелестящим крошевом, и эти странные хлопья были так легки, что порою не достигали асфальта, а принимались кружиться в воздухе, словно бабочки, потом слипались в крупные пушистые снежинки и залетали за воротник, от чего делалось холодно, колко и неуютно…
Справа от Тимофея резко взвизгнули тормоза, водитель высунулся из окошка и спросил:
— Эй, Редькин, а чегой-то ты тут делаешь?
За рулем сидел Майкл.
— Тебя ищу, — сказал Тимофей просто.
— Считай, что нашел. Садись.
— И куда мы?
— Далеко, — сообщил Майкл серьезно и грустно.
— Тогда мне надо зайти домой. Вон же мой подъезд.
Вербицкий внимательно оглядел переулок и резюмировал:
— Не советую.
— Почему? — тупо спросил Редькин.
Майкл ответил фразой , достойной голливудского героя:
— А ты оставил дома что-нибудь такое, ради чего имело бы смысл рисковать жизнью?
— Нет, — сказал Редькин.
— Тогда — поехали!
И это прозвучало бодро, почти по-гагарински.
— Деньги я тебе привез, — поведал Майкл, лихо стартуя с места. — На первое время хватит. На, посчитай.
Пачка была увесистой и Редькин испуганно спросил:
— Сколько тут?
— Двадцать с половиной штук.
— Чего? — совсем уж глупо переспросил Редькин.
— Тугриков, — засмеялся Майкл, а потом великодушно разъяснил. — Ты пойми, общая сумма, которую они мне отдали, восемьдесят две. Двадцать пять процентов тебе.
— Почему двадцать пять?
— По прецеденту. Я, например, когда издавал первую книгу Мишки Разгонова (это ещё в перестройку было), заработал на ней как издатель втрое больше автора. Мне кажется, это нормальная доля для уважаемой мною творческой личности. На западе считают от тиража, а я считаю от собственной прибыли — так понятнее.
— Постой, а я у тебя тоже творческая личность?
— Конечно! Еще какая! Без твоего абсолютно сумасшедшего сценария я бы никаких денег не получил. Это ж надо было — начать разбитой «Нивой», а закончить международным наркосиндикатом. То есть ты даже на этом не остановился, сценарий-то дальше покатил. Но я теперь выхожу из игры, и тебя беру за компанию. Понимаешь?
— Ничего не понимаю, — признался Редькин честно.
— А тут и понимать нечего. Просто я привык трезво оценивать собственные возможности. Огромные бабки, Тим — это уже беда, и я в такие игры не играю. Почему тебя за собой тащу? Это посложнее. Но ты сам рассуди: здесь в ближайшие две недели спокойно жить тебе не дадут. А потом, когда все устаканится… тогда и будем решать. На детей и тещу, если я правильно понимаю, тебе наплевать, а Маринке обязательно позвоним, как только в безопасном месте окажемся.
Редькин даже не спросил, что это за место такое, сразу подумал о жене и сказал:
— С Маринкой у меня полный разлад.
— Да ты что?! — не поверил Майкл и, как ему показалось, изящно пошутил: — На почве секса и психосинтеза?
— Ага, — кивнул Тимофей. — Она меня с любовницей застукала.
И увидев, как полезли на лоб брови Майкла, бесцветным голосом изложил свою историю — коротко, но достаточно образно. Получилось что-то вроде пошлого анекдота: «Возвращается жена из командировки, а муж в постели с водопроводчицей…»
Майкл долго с уважением молчал, потом выдал дежурное определение:
— Да, братец мой, это головная боль.
— А не беда? — тревожно спросил Редькин, уже усвоивший терминологию Вербицкого.
— Нет, Тим. Я думаю она простит тебя. Двадцать один год вместе — шутка ли? И между прочим, недельки две разлуки для вас обоих только на пользу. А к тому же, — Майкл внезапно оживился, — пока мы вместе, Тим, есть шанс ещё какую-нибудь аферу провернуть.
— Не надо, — жалобно попросил Редькин.
— Зря так говоришь, — пожурил Майкл. — У меня столько хороших дел сорвалось из-за этой срочной эвакуации! Тяжело будет все скомпенсировать. Но… ничего не попишешь — жизнь дороже! Знаешь, сколько человек вокруг твоей «Нивы» укокошили?
— Знаю, я считал — четверых.
— А вот и неправильно. Ты самого первого не сосчитал. Помнишь, в день аварии выстрел раздался во дворе? Ты ещё мне говорил тогда, что это, наверно, милиция при задержании хулиганов
