Громкий крик возвестил ее товарищам по несчастью об удачном завершении подъема, и они ответили громкими и восторженными криками. Монкбарнс, в порыве искренней радости, сорвал с себя плащ, чтобы укутать в него озябшую девушку, и готов был для той же цели снять сюртук и жилет, но его удержал благоразумный Кексон:
— Помилуйте, ваша милость, так вас до смерти замучит кашель, и вы две недели не вылезете из халата, а это ни вам, ни мне ни к чему. Нет, нет, внизу ждет коляска! Пусть двое снесут туда молодую леди!
— Ты прав, — сказал антикварий, оправляя рукава и воротник сюртука, — ты прав, Кексон. Такая ночь — не для купанья. Мисс Уордор, позвольте проводить вас к экипажу.
— Ни за что на свете, пока я не увижу отца в безопасности.
В кратких и ясных словах, показывавших, насколько ее решимость была сильнее пережитых потрясений, она объяснила, каково положение внизу, и передала наставления Ловела и Охилтри.
— Верно! Это тоже верно! Я сам буду рад увидеть отпрыска сэра Гамелина де Гардовера на сухой земле. Мне сдается, что теперь он готов будет подписать клятву отречения с трактатом Рэгмена впридачу и признает, что королева Мария не лучше, чем ее слава, лишь бы добраться до моего портвейна, от которого он убежал, когда бутылка была еще почти полна. Но он уже спасен… Да вот и он сам! — добавил антикварий, так как кресло уже раньше было спущено и сэр Артур привязан к нему, почти без сознательного участия с его стороны. — Вот он сам! А ну, тяни, ребята! Только осторожно: родословная в сто колен висит на веревке стоимостью в десять пенсов. Все баронетство Нокуиннок зависит от трех прядей пеньки — respice finem, respice funem — внимание до конца (до конца веревки! ). Добро пожаловать, дорогой старый друг, на твердую землю, хотя я не могу сказать «на теплую землю» или «сухую землю». А веревка всегда лучше пятидесяти сажен воды, хотя и не в духе мерзкой пословицы (провались она совсем): лучше sus per funem, чем sus per coll! note 59
Пока Олдбок ораторствовал таким образом, сэр Артур уже был в объятиях дочери, которая, присвоив себе власть, оправдываемую обстоятельствами, велела нескольким помощникам отвести отца к экипажу, обещая последовать за ним через несколько минут. Она медлила на утесе, опираясь на руку какого-то пожилого рыбака и, вероятно, желая лично убедиться в спасении тех, с кем разделяла опасность.
— Что же мы выловили на этот раз? — спросил Олдбок, когда кресло поднялось снова. — Что это за чучело, заплатанное и побитое непогодой?
— Когда же факелы осветили обветренное лицо и седины Эди Охилтри, Олдбок воскликнул: — Как, это ты? Поди сюда, старый насмешник! Я волей-неволей должен считать тебя другом. Но какой черт еще ввязался в вашу компанию?
— С нами был человек, стоящий нас обоих, Монкбарнс: молодой приезжий, которого зовут Ловел. Вел он себя в эту дьявольскую ночь так, словно у него три жизни, а не одна, и готов был потерять все три, лишь бы избавить от опасности других. — Теперь поосторожней, друзья, с благословения старика! Помните, внизу больше никого нет, чтобы натягивать веревку! Осторожней у того угла, где Кошачье Ухо, и держитесь подальше от Коровьего Рога!
— Да, поосторожнее! — поддержал его Олдбок. — Что такое! Это моя rara avis note 60, мой черный лебедь, мой спутник-феникс по почтовой карете! Осторожней с ним, Маклбеккит!
— Побережем его, словно он кувшин, полный бренди. И будь у него волосы, как у Джона Харлоу, я и тогда не мог бы сделать больше. Ну-ка, детки, навались!
И в самом деле, Ловел подвергался гораздо большей опасности, чем его предшественники. Его вес был недостаточен, чтобы обеспечить спокойный подъем в такую бурю, и он качался, как неосторожно задетый маятник, ежеминутно рискуя разбиться насмерть о скалы. Но он был молод, смел, подвижен и, пользуясь крепким остроконечным посохом нищего, который он оставил себе по совету владельца, успешно отталкивался от поверхности отвесной скалы и особенно от грозных выступов на ней. Швыряемый в пустоте, как ничтожное перышко, раскачиваясь так, что его одновременно охватывали и страх и головокружение, он все же владел своими телесными силами и сохранял присутствие духа. И только когда он благополучно очутился на вершине, ему на миг стало немного дурно. Оправившись от этого короткого полузабытья, он сейчас же стал с живостью осматриваться вокруг себя. Но предмет, который его глаза увидели бы охотнее всего, в это время как раз исчезал из виду. Девушка двинулась по тропинке, по которой пошел сэр Артур, и ее белое платье лишь смутно виднелось вдали. Мисс Уордор задержалась только до тех пор, пока не убедилась, что спасен последний из их компании, и пока хриплый голос Маклбеккита не заверил ее, что «молодчик унес целыми кости и сейчас у него просто вроде как обморок». Но Ловел не знал, что она проявила хотя бы такую степень участия к его судьбе. И хотя она лишь выполнила свой долг перед посторонним человеком, помогшим ей в час грозной опасности, он, чтобы стать достойным ее внимания, пошел бы и не на такой риск, как в этот вечер. Нищему она уже предложила прийти еще сегодня в Нокуиннок. В ответ на его возражение она сказала: «В таком случае я хочу тебя видеть завтра».
Старик обещал. Олдбок сунул ему что-то в руку. Охилтри при свете факелов взглянул на подарок и возвратил его.
— Нет, нет! Я никогда не беру золото. А кроме того, Монкбарнс, завтра вам, может, станет жаль, что вы были так щедры! — И, повернувшись к кучке рыбаков и крестьян, он продолжал: — Ну, друзья, кто накормит меня и даст мне охапку сена?
— Я! И я! И я! — ответило сразу несколько голосов.
— Ну хорошо, раз так и раз я могу проспать одну ночь лишь в одном сарае, я пойду с Сондерсом Маклбеккитом. У него всегда найдется вкусная похлебка и теплый угол. И, пожалуй, дети мои, я еще поживу на свете и напомню всем вам, что вы предлагали мне ночлег и милостыню.
Сказав это, он ушел с рыбаками.
Олдбок с решительным видом положил руку на плечо Ловелу.
— Черта с два я отпущу вас нынче в Фейрпорт, молодой человек! Вы должны пойти со мной в Монкбарнс. А вы показали себя героем, настоящий сэр Уильям Уоллес! Пойдем, мой дорогой, возьмите меня под руку. Я не такая уж надежная опора при подобном ветре, но нам обоим поможет Кексон. Сюда, старый болван, подойди с другой стороны! Какой дьявол занес вас на этот проклятый Передник Бесси? Эта Бесси — черт бы ее взял — развернула свой дрянной бабий флаг или знамя, как и другие представительницы ее пола, чтобы заманивать поклонников и потом губить их.
— Мне, видите ли, много приходилось лазать по горам, и я не раз наблюдал, как птицеловы спускаются со скал.
— Но каким чудом узнали вы об опасном положении обидчивого баронета и его гораздо более достойной дочери?
— Я увидел их с обрыва.
— С обрыва, гм! А что это вам взбрело на ум dumosa pendera procul de rupe? note 61 — хотя dumosa — неподходящий эпитет… — Какой черт занес вас, милый мой, на край утеса?
— Просто я люблю смотреть, как надвигается и грохочет гроза, или — на вашем классическом языке, мистер Олдбок, — suave mari magno note 62 и так далее… Но мы уже дошли до поворота на Фейрпорт. Должен пожелать вам доброй ночи.
— Ни шага, ни полшага, ни дюйма, ни — я сказал бы — шезмонта note 63. Значение этого слова ставило в тупик многих, считающих себя антиквариями. Я убежден, что вам следовало бы вместо shathmont's-length note 64 читать salmon-length note 65. Вам, вероятно, известно, что законом установлено для прохождения лосося сквозь дамбы, плотины и запруды такое пространство, чтобы в нем могла повернуться взрослая свинья. Вот я и полагаю, что если для подводных измерений прибегали к наземным предметам, то и обратно — обитателей вод можно брать за меру протяжения суши. Шезмонт — сэлмон, вы слышите, как похоже это звучит? Выбросьте два h и второе t, а первое t замените на l — и пропадет вся разница. Дай бог, чтобы антиквариям в их других выводах не приходилось делать больших натяжек!
— Но право, дорогой сэр, мне надо домой! Я насквозь промок.
— Вы получите мой ночной халат и туфли. При этом вы схватите антикварскую лихорадку, как люди
