родственники снабдили Рэвенсвуда, то они же и унесли ее тотчас после буйной попойки, столь же ненужной, сколь и несвоевременной. Словом, в этом зале не было и намека на благоденствие, напротив, все говорило о недавней расточительности и нынешнем запустении. Черное сукно, заменившее во время похоронного пира изъеденные молью ткани, было наполовину сорвано и свисало со стен лохмотьями, обнаруживая голые, даже не оштукатуренные камни. Вид перевернутых, брошенных где попало стульев довершал общую картину, давая понять, какой беспорядок царил в этих стенах под конец поминальной оргии.
— Этот зал, мистер Бакло, был местом разгула, а не скорби, — сказал Рэвенсвуд, приподымая лампу. — Что ж, вполне справедливо, если он имеет столь скорбный вид теперь, когда мог бы выглядеть радостно.
Путники покинули это печальное место и двинулись дальше; отворив понапрасну еще несколько дверей, они вошли наконец в небольшую комнату, пол которой был устлан циновками, а в камине, к великому их удовольствию, пылало пламя, — очевидно, следуя указаниям Малеба, Мизи ухитрилась наскрести немного пищи для огня. Радуясь в душе, что в замке нашелся уютный уголок, на что, казалось, было трудно рассчитывать, Бакло подошел к камину и, удовлетворенно потирая руки, добродушно выслушал извинения Рэвенсвуда.
— К сожалению, я не могу предложить вам никаких удобств, — сказал он. — Я сам их не имею. В этих стенах давно уже не знают, что такое комфорт, а может быть, никогда и не знали; но приют и безопасность, пожалуй, я могу вам обещать.
— И прекрасно, — ответил Бакло, — мне больше ничего и не надо. А если к этому прибавить добрый ростбиф да глоток вина, я буду вполне удовлетворен.
— Боюсь, что вас действительно ждет очень скудный ужин, — сказал Рэвенсвуд, — я слышу, как совещаются Калеб и Мизи. При всех его достоинствах, бедняга Болдерстон, к несчастью, глуховат, и его секреты слышны всем, в особенности тем, от кого он больше всего стремится скрыть свои проделки… Тише!
Хозяин и гость прислушались; из соседней комнаты до них донесся голос Калеба. Старый слуга наставлял Мизи — Выше голову, Мизи, выше голову! — поучал он. — Под хорошим соусом все можно подать.
— Но курица старая, она будет жестка, как подошва.
— Скажешь, что ошиблась. Скажешь, что ошиблась. Не ту взяла, — увещевал верный Калеб, стараясь говорить вполголоса — Возьми все на себя; только бы не пострадала честь дома.
— Но курица… — возразила Мизи. — Она сидит на яйцах где-то под троном в зале. Я боюсь идти туда в темноте: там привидения, и потом мне все равно ее не найти. Там темно, как в пропасти, а в доме нет другой лампы, кроме той, что у господ. А если я даже и поймаю курицу, ведь надо же ее ощипать, выпотрошить, изжарить. А как же все это сделать, когда они сидят у единственного в доме огня!
— Ну, будет, будет, — проворчал старый слуга, — подожди здесь минуту. Сейчас я постараюсь взять у них лампу.
И Калеб Болдерстон вошел в комнату, нисколько не подозревая, что там слышали всю предшествующую интермедию.
— Ну что ж, старина, есть ли надежда на ужин? — спросил Рэвенсвуд.
— Надежда на ужин, милорд? — повторил Калеб, делая вид, что он глубоко оскорблен сомнением, прозвучавшим в голосе хозяина. — Как вы можете спрашивать? Разве мы не в доме вашей светлости? Надежда на ужин! Тоже скажете. Но ведь говядину вы есть не станете! У нас пропасть жирной птицы, так и просится на вертел или на рашпер. Зажарь каплуна, Мизи! — закричал он с такой уверенностью, словно в доме и впрямь водились каплуны.
— Не надо мне каплуна, — остановил его Бакло, считая долгом вежливости облегчить бедному дворецкому его тяжелые обязанности. — У вас найдется немного холодного мяса или просто кусок хлеба?
— Сейчас принесу отличных овсяных лепешек! — воскликнул Калеб, у которого словно гора свалилась с плеч, — А что до холодного мяса, так холодного у нас в доме, слава богу, предостаточно. Правда, после похорон все остатки мяса и пирогов, как полагается, роздали бедным, однако ж…
— Будет, Калеб, — прервал его Рэвенсвуд, — пора кончать. Мой гость, молодой лэрд Бакло, скрывается от преследования, и потому…
— Он не будет взыскательнее вашей милости, — понимающе кивнул Калеб, сразу повеселев. — Очень сожалею, что у джентльмена неприятности, но от души рад, что он не станет бранить наше хозяйство, раз у него самого дела не лучше наших… Не скажу, чтоб наши дела были плохи, слава богу, нет, — прибавил он, тотчас отрекаясь от вырвавшегося у него в порыве радости признания, — но разве сравнишь с тем, что было, или с тем, что должно быть! Ну, а что касается ужина… Что за беда, если и приврешь немного. У нас есть баранья лопатка, ее подавали на стол всего три раза, а, как вашим милостям известно, чем ближе к кости, тем мясо слаще; потом есть немного овечьего сыра, кусочек превосходного масла и.., и… Но этого, вероятно, будет достаточно.
Калеб с готовностью извлек скромные припасы и со всей подобающей случаю торжественностью разместил их на круглом столике перед молодыми людьми, которые, нимало не смущаясь скудостью и незатейливостью трапезы, тут же за нее принялись. Калеб подавал тарелки с особой предупредительностью, словно надеялся почтительным обхождением заменить отсутствующих слуг.
Но увы! Когда имеешь дело с голодным гостем, даже самое тщательное, самое точное соблюдение церемониала не может возместить существенной части обеда. Уничтожив значительную часть уже и без того порядком обглоданной баранины, Бакло потребовал эля.
— Не смею предложить вам нашего эля, — ответил Калеб, — нехорошо вышло сусло, да и гроза была; но, сэр, такой воды, как в нашем колодце, клянусь, вы никогда не пили!
— Ну, если эль прокис, дайте вина, — сказал Бакло, морщась при одном упоминании о чистой влаге, так горячо рекомендуемой Калебом.
— Вина? Слава богу, вина у нас предостаточно, — храбро соврал Калеб. — Всего два дня тому назад… не дай бог никому пить по такому поводу.., в этом доме выпили столько вина, что хватило бы для спуска шлюпки. Уж в чем в чем, а в вине у лорда Рэвенсвуда никогда не было недостатка.
— Так перестаньте угощать нас разговорами и подайте вина! — отозвался хозяин дома, и Калеб пустился в путь.
Спустившись в погреб, он опрокинул все бочонки, уже пустые, и стал трясти их в отчаянной надежде нацедить со дна хоть немного бордо, надеясь наполнить принесенную им с собою кружку. Увы, они были уже старательно осушены, и, даже пустив в ход весь свой опыт, всю свою смекалку, старый дворецкий не набрал и кварты мало-мальски пригодного вина.
Однако Калеб был слишком искусным стратегом, чтобы покинуть поле битвы без всякой попытки прикрыть свое отступление. Не теряя присутствия духа, он бросил на пол пустую кружку, делая вид, что по скользнулся на пороге, крикнул Мизи, чтобы та подтерла вино, которого вовсе не проливал, и, поставив на стол другую кружку, выразил надежду, что для их милостей осталось еще довольно. Действительно, вина оказалось вполне достаточно, ибо даже Бакло, верный друг виноградной лозы, не нашел в себе сил возобновить атаку на винные погреба «Волчьей скалы» и согласился, хотя и неохотно, удовольствоваться стаканом воды. Теперь предстояло устроить гостя на ночлег, и так как ему предназначалась потайная комната, то перед Калебом открылись первоклассные возможности правдоподобнейшим образом объяснить убожество ее убранства, нехватку постельного белья и прочее.
— Кому бы пришло в голову, — говорил он, — что понадобится наш тайник. Он пустует со дня заговора Гаури, и не мог же я пустить сюда женщину: вы, ваша милость, сами понимаете, что после этого убежище недолго оставалось бы потайным.
Глава VIII
