– Она в реанимационном отделении.
– Что?!
– Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние… – Саша запнулся.
– Ну? Что еще?
– Еще? Разрыв печени, вот что еще! – сердито сказал Саша. – Думаешь, обманывать тебя буду? Готовься ко всему.
– То есть? Она что, и умереть может?
– Все могут умереть, – сказал Чикулаев. – Пойду гляну.
– Я тоже!
– Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так, покручусь…
Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников оперируемых больных ему до тошноты надоели.
И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не личный, а профессиональный.
Я думал о многом. В том числе:
Итак, она умрет. Я похороню ее на старом городском кладбище. Я буду приходить туда каждую неделю. Смотреть на ее лицо в граните, взглядывать сквозь листву на синее небо – и плакать чистыми слезами печали… Не этого ли я хотел?
Потом я, кажется, дремал.
Стоя, как лошадь.
Меня пустили к ней только к обеду следующего дня. Палата была для тяжелых; на мое появление никто не прореагировал.
– Она еще не совсем отошла, – сказал врач за спиной. – Но оттуда вылезла. Это наверняка.
– Откуда?
– Оттуда, – сказал врач и вышел.
Лицо Нины было желтым, с синими кругами вокруг глаз. Оно было незнакомым, страшным. Я сел на табурет возле постели. Ресницы ее задрожали, она открыла глаза. Зрачки плавали, но вот удержались, повернулись – она посмотрела на меня.
Я улыбнулся.
– Уйди, – прошептала Нина. – Я тебя ненавижу.
И устало закрыла глаза.
Я посидел еще немного и вышел.
Открывая дверцу машины, вдруг ослаб, облокотился о крышу.
Капнуло: дождь, что ли, пошел?
Слезы. Скажите на милость!
Я был счастлив. Я любил ее.
