бередить ее душевные раны... Аня ведь не сразу открылась мне. Знаете, у нас здесь почти у каждого в жизни что-то случилось, какие-то личные трагедии и переживания, что-то такое, что заставляет людей заново переосмыслить свое прошлое, изменить свое отношение к жизни... Если бы у человека все складывалось благополучно, вряд ли он решился бы сорваться с насиженного места, покинуть, к примеру, благополучную Москву и оказаться здесь, чтобы тратить свои силы, время, зачастую собственные средства, рисковать жизнью — и все ради каких-то совершенно незнакомых тебе людей...
— Дольникова примерно год назад перенесла тяжелую психическую травму, — сделав над собой усилие, сказал Бушмин. — Как вы полагаете, она способна адекватно оценивать действительность? Вы не заметили у нее каких-то... отклонений?
Женщина опять покачала головой.
— Во-первых, я не психиатр, а врач-терапевт. Ну а во-вторых, не всегда мотивы собственных поступков ясны даже тому человеку, который их совершает. Не только женщины, но даже более рациональные мужчины порой решают свои проблемы не серым веществом, а сообразуясь вот с этим...
Она приложила руку к груди.
— Так вот... Конечно, утверждать, что Аня в полном порядке, я не могу, потому что такие трагедии, как случилась с ней, даром никому не проходят. Она очень цельная и достаточно сильная личность, поэтому ей как-то удавалось держать себя в руках и не показывать своего горя на людях... Я заметила почти сразу, что наша новая девочка, извините, что так назвала ее, но она еще очень молода... Так вот, я обратила внимание, что Аня очень и очень переживает по какому-то поводу. Однажды у нее ночью был нервный срыв. Она все плакала, плакала, да так горько-прегорько... Вот тогда она и призналась, что сравнительно недавно погиб ее муж и что она потеряла ребенка на восьмом месяце беременности...
Бушмин с трудом проглотил подступивший к горлу ком. Только сейчас он начал в полной мере осознавать, насколько сильно задевает трагическая история, случившаяся с Дольниковой, его самого, как неумолимо и точно проецируется судьба ранее незнакомого ему человека на те далеко не простые жизненные обстоятельства, в которых существует не только он сам, Андрей Бушмин, но и один очень близкий ему человек.
И даже не один, а два, потому что под материнским сердцем бьется уже сердечко маленького существа — это ведь тоже его родная плоть...
— Даже не знаю, как точно сформулировать следующий вопрос, — продолжил он после довольно продолжительной паузы. — Вы говорили, что Дольникова хотела взять в одном из сиротских приютов ребенка — с тем чтобы усыновить его и в дальнейшем воспитывать как собственного... Я правильно вас понял?
— Да, именно по этой причине, как мне сдается, Аня и приехала в Слепцовскую. — Вера Николаевна задумчиво покивала головой. — Она довольно подробно расспрашивала меня об этом — и в плане юридической процедуры, и просто по-житейски... Например, какого возраста предпочтительнее брать ребенка, разрешат ли ей взять грудничка или на этот счет существуют какие-то запреты. Намерения, насколько я поняла, у нее были самые серьезные. И еще... Она хотела непременно мальчика.
— А как вы сами оцениваете эту ее затею? — спросил Бушмин. — Что вы сами посоветовали Дольниковой?
Женщина внимательно посмотрела на «Васильева», раздумывая, стоит ли посвящать малознакомого человека в столь деликатные вопросы.
— По этому поводу могу сказать только одно. Если Аня станет заботиться о ком-то, если у нее появится такая возможность, то ей тогда значительно легче будет справиться со своим горем. В противном случае... если она будет жить только прошлым, болью своих утрат, то это прошлое может целиком разрушить ее личность.
— Если я не ошибаюсь, в станице есть Дом малютки... Вы не в курсе, почему она не захотела взять ребенка здесь, где ей проще было бы договориться обо всем, включая и юридические формальности? Зачем она вообще отправилась в Чечню?
— Каждый человек вправе поступать так, как ему диктуют разум и сердце, — на сей раз уклончиво ответила Аксенова. — Что касается поездки в Чечню, то Анна поставила меня перед фактом. Не скажу, что я была в восторге от этой ее затеи, но она сделала выбор, и сделала его сама. Она бы и без нашей помощи попыталась осуществить свои планы, я в этом уверена, поэтому препятствовать ей не было никакого смысла.
Повернувшись к окну, женщина прислушалась к звукам, доносившимся снаружи. Затем поднялась из-за стола и, отодвинув край занавески, стала что-то высматривать, глядя в окно.
— Кажется, наши ребята вернулись из поездки в Гудермес... Пожалуй, я рассказала вам все, что знаю. А теперь, если вы не возражаете...
Она так и не договорила. Дверь распахнулась, и в дверном проеме возник двухметровый богатырь.
— Вот, командир... — Щетинистая рожа Гараса расцвела в улыбке. — Короче, «родственники» сами объявились!
Шагнув в сторону, он поманил кого-то рукой. В следующее мгновение у порога появилась фигура, обряженная в мешковатую эмчеэсовскую куртку. И тотчас же в комнату заглянула вихрастая мальчишечья голова.
Глава 13
Бушмин дал себе слово, что он сделает все возможное, все зависящее лично от него, чтобы само имя этой молодой женщины нигде и никогда не всплыло в связи с недавним ЧП, имевшим место на «блоке» у Ассиновской. Сама ли Дольникова завалила трех отморозков или все случилось в результате странного стечения обстоятельств — не имеет ровным счетом никакого значения. Убитых вэвэшников следует списать на залетных нохчей, а Дольникову и мальчишку оставить в покое.
Эту мысль Андрей Бушмин намерен был при первом же удобном случае донести до сведения начальников, а таковыми для него в настоящий момент являлись Мануилов и Шувалов. А если этого окажется недостаточно, то он дойдет до самого Эма и попытается растолковать самому четырехзвездному «Мерлону», что Дольникова в той истории сама является жертвой, а потому ни о каком наказании даже речи быть не должно.
Но все эти его мысли и намерения имели отношение к ближайшему будущему, а сейчас он вынужден действовать строго по легенде.
...Гарас деликатно переместился в коридор, а Бушмин, испытывающий некоторую неловкость, вынужден был остаться в комнатушке.
Женщины обнялись как подруги, Вера Николаевна даже всплакнула. Она гладила Дольникову то по плечам, то по светлому ежику волос, и это со стороны выглядело так, будто она увидела после длительной разлуки собственную дочь.
Дольникова казалась смертельно уставшей. Под ее воспаленными глазами залегли глубокие тени, на бледном лице резко обозначились высокие скулы, кисти рук, наоборот, красные, словно их обварило кипятком. И было заметно, что она ужасно волнуется.
Мальчишка тоже чего-то опасался. На его чумазом лице контрастно выделялись яркие синие глаза — он не сводил их с Андрея. Точно дикий звереныш, готовый при первом же намеке на опасность юркнуть в какую-нибудь норку...
— Привет, дружище, — медленно присев возле него на корточки, сказал Бушмин. — Я вижу, ты совсем уже взрослый парень... Меня зовут Андрей. Ты слышал историю про Маугли? «Я и ты, мы с тобой одной крови...» Так, кажется... Я свой, вот что ты должен знать.
Дольникова, настороженно следившая за подозрительным незнакомцем, у которого к тому же из наплечной кобуры торчала рукоять пистолета, собралась было сделать ему замечание — кто вы такой, собственно? Оставьте, пожалуйста, ребенка в покое! — но что-то заставило ее промолчать.
Бушмин протянул мальчишке — как взрослому — руку. Тот какое-то время пристально смотрел
