Они очень быстро повзрослели, — продолжает Валерий Юханов. — 12-летние стали 15-летними. Их уже не заставишь ходить в музыкальную школу. Они говорят: «Я лучше буду боксом заниматься». Многие на вопрос, кем ты хочешь стать, отвечают: «Террористом». Это тоже объяснимо. Увидев своих родителей в беспомощном состоянии, они инстинктивно пытаются заменить их особой, стараются стать сильнее отцов. А так как именно террористы пошатнули в их глазах родительский авторитет, они ассоциируют эту силу именно с боевиками.
Параллельно мы сейчас организовываем группу поддержки для взрослых, — продолжает Галина Самарская, руководитель мобильной группы психологов из Ростова. — Если ребенок видит, как рушится внутренний мир его родителей, то его собственный внутренний мир рушится в 4 раза быстрей. Уже сейчас у нас весь день загружен. В основном, работаем по вызовам: у многих бывших заложников развилась боязнь открытого пространства и они просто не выходят из дома. Кроме того, после теракта в городе сложилась непростая социальная обстановка, традиционные взаимоотношения между людьми пошатнулись: одни испытывают страшное чувство вины, что остались живы, другие — наоборот, чувство мести к тем, кто был внутри и не смог спасти их детей. Во взрослых людях тоже кипит подавленная агрессия, которую они не знают, как выплеснуть. Для них сейчас ключевая потребность — это потребность в ясности. Кто виноват? К кому испытывать ненависть? Им не обязательно мстить, хотя этот обычай — тоже способ избавиться от подавленной агрессии, для них главное — до конца понять, что произошло. Ненавидеть какую-то одну сторону психологически легче, чем всех и никого. Им сейчас бессмысленно говорить, что терроризм не имеет национальности, что не бывает плохих народов и так далее. Требовать от них толерантности сейчас — это значит заставить их ненавидеть весь мир.
На прием заходит очередная посетительница — Фатима Калоева. Она привела свою дочь Элину. Фатима — троюродная сестра того самого Виталия Калоева, который спустя год после столкновения самолетов над Боденским озером нашел и зарезал швейцарского диспетчера.
Как ни странно, труднее всего сейчас тем матерям, которые не были там со своими детьми, — продолжает после осмотра Фатимы Галина Самарская. — Даже тем, у которых дети остались живы. 3 сентября, когда эти матери узнали, что дети живы, они испытали сильнейший психологический шок.
3 сентября? Может, 1-го, когда узнали, что дети в заложниках?
Нет. 1 сентября эти матери умерли. Психологически умерли. Знаете, как солдат, когда идет в атаку, он психологически умирает. Ему уже не страшно. И они успели закрепиться в состоянии психологической смерти. А 3-го вдруг выяснилось, что надо жить. Воскресать из мертвых. Жить после смерти[1].
Школьный переулок — самое страшное место в городе. Только из двух домов — 37-го и 39-го — после теракта вынесли 33 гроба.
— Раньше это было самое шумное место в Беслане, а теперь ни одного ребенка здесь не осталось, — говорит жительница Школьного переулка Маргарита Басаева. Маргарита сразу оговаривается, что никакого отношения к тому Басаеву не имеет. — В Осетии много хороших Басаевых, и большинство из них родом из Куртатинского ущелья, того самого, откуда в XVIII веке к русской царице направилась делегация с просьбой о присоединении Осетии к Российской империи. У меня самой там никто не погиб, но когда я возвращаюсь домой, ощущение такое, как будто у самой дом пуст. Говорят, что время лечит боль, но теперь я в это перестала верить. Я вижу этих людей каждый день — боль у них только усиливается. Те, кому за 40, — я уверена — не снимут траур уже до самой смерти.
Школьный переулок называется так потому, что рядом с ним та самая школа. Сейчас она превратилась в стихийный мемориал, который стал выразительнее рукотворного. Весь спортзал — в пепле и цветах. Цветы стоят в бутылках с «Мириндой», «Фантой» и прочей химией, но почему-то не вянут неделями. На стенах спортзала надписей нет — на стенах бумажные ангелочки с именами погибших. Их сотни. Надписи появляются дальше, в коридорах самой школы: «Мама! Я не могу без тебя жить. Найдись, пожалуйста», «Руководство — сами бандиты. И Аушев», «Альфа, Вымпел — спасибо, ребята!», «Россия — Родина, Осетия — колыбель», «Отомстить никогда не поздно», «Молодежь! Почему молчите за детей», «Бесланцы, мужества вам и терпения. Да поможет вам Бог!», «Мы скорбим по погибшим людям. Молимся за тех, кто их спасал. Проклинаем тех, кто их убивал» и вдруг: «Лида — сука!»
Надписей про какую-то Лиду — одна страшней другой — особенно много на втором этаже, где легче написать что-то, будучи незамеченным. Лида — это директор школы № 1 Лидия Цалиева. Она тоже была в заложниках. Чтобы узнать, почему ее так невзлюбили жители Беслана, я отправился в школу № 6. Здесь во вторую смену весь второй этаж занимает школа № 1. Когда мы пришли, должен был идти второй урок, но занятия еще не начинались. Все учителя сидели в учительской и рыдали. Сегодня местная газета «Голос Беслана» опубликовала письмо местных жителей, которые обвиняют учителей в том, что те не смогли уберечь их детей. Пришлось мне прийти в школу на следующий день, когда учителя немного успокоились.
— Сейчас в городе сложилось такое мнение, что те, кто погиб, — герои, а кто выжил — трусы и подлецы, — опять едва сдерживает слезы и.о. директора 1-й школы Ольга Щербинина. Вместе с ней в учительской сидят еще 5 учителей, которые полностью с ней согласны. — Сначала во всем обвиняли милицию, а примерно месяц назад пошел накат на учителей. Больше всего досталось бедной Лиде. Там, в спортзале, боевики заставили ее выполнять роль посредника между ними и заложниками. Требовали от нее дисциплины, тишины в зале, иначе — угрожали расстреливать детей. Ради нашего же спасения она умоляла ребят и их родителей вести себя тихо, иногда нервы сдавали, и она срывалась на крик. Из-за этого у некоторых сложилось ощущение, что она с боевиками заодно. Теперь обвиняют уже и всех оставшихся в живых учителей — почему мы не спасли детей? Причем в основном обвиняют те, кто там не был. Потому что те, кто там был, понимают, что там был ад. Самый настоящий ад. Если Хиросима и страшней, то не намного. Там возможности спасти не было ни у кого.
В учительскую зашел ученик 4-го класса Александр Агаев. Дождавшись, когда он вышел, Ольга продолжила:
— Вот, у Саши брат погиб, мать ранена. Неужели, если бы она могла, она бы не спасла своего ребенка?! Это было просто невозможно. И таких случаев десятки. Учителя не спасали свою шкуру! Ни один учитель не убежал со школьной площадки, когда случился захват. А многие родители убегали! Ни один из нас не убежал из зала, когда начался штурм. А многие родители убегали. Мы были с детьми до конца — кто в столовой, кто в подвале. Меня, например, альфовцы вынесли без сознания.
В учительскую принесли на подпись обращение жителей Беслана к президенту России: «Чувство вины перед нашими детьми делает нашу жизнь кошмаром и не дает нам права молчать! Мы требуем тщательного и объективного расследования всех обстоятельств, способствовавших совершению теракта. Очень хочется верить, что ПРАВДА восторжествует. И знайте, господин президент, если Россия после этой трагедии не изменится, то у нее нет будущего».
Звенит звонок. Перемена. Вся школа торопится в спортивный зал. В другой спортивный зал. В него заходят 11 здоровых парней, их встречают бурными аплодисментами. Это взрослый состав футбольной команды «Алания». Они пришли поддержать оставшихся в живых учеников школы № 1. Вселить в них надежду, что можно жить и побеждать не только на войне. После знакомства вся толпа идет на городской стадион, где маститые футболисты дадут ребятам мастер-класс. На стадион торопится и ученик 10-го класса Азамат Циноев. У него из кармана торчит пистолет Макарова. Настоящий. Азамат этого не скрывает. Азамат говорит, что он теперь не один такой.
То, что жители Беслана нуждаются не в деньгах, а в правде, понял не только я. Уже в те дни нетрудно было заметить, что правда, земная и небесная, потихоньку становится в городе ходовым товаром. Еще не было комитета «Матери Беслана», но то и дело некоторые журналисты предлагали жертвам трагедии подписать какие-нибудь воззвания или обращения. Глядя в честные глаза гостей из Москвы, люди подписывали, особо не вдаваясь в детали того, что подписывают. Потом в центральных СМИ появлялись сенсационные статьи о том, что жертвы трагедии выступили с коллективным обращением «против» или с коллективным обращением «за» (темы самые разные). Местные собкоры получали от своих работодателей втык за то, что не заметили новость, собкоры бежали опрашивать бесланцев, и выяснялось, что «коллективное воззвание» подписали три с половиной человека и те уже об этом не помнят.
Пройдет еще пара месяцев, и котировки «правды о Беслане» поднимутся на порядок. Появятся
