История России с древнейших времен Том 3

христианство; Ярослав послал сына на греков именно потому, что в Константинополе обидели русских купцов, следовательно, не выполнили договора. Надобно заметить, что у нас вообще походы древних русских князей на Византию представляются чем-то беспрерывным, обычным, тогда как всех их было только шесть.

Записав предание о смерти Олеговой, летописец вставляет известия о волхвах, являвшихся у других народов; вставка понятная по тому интересу, который возбуждали волхвы между современниками летописца. Долговременное княжение Игоря, от которого дошло очень мало преданий, пополняется известиями из греческой и болгарской летописи. Известие о первом походе Игореве на греков взято из тех же источников, известие о втором из туземных преданий; из них же взято оправдание в неудаче первого похода; очевиден тот же самый источник в известиях о смерти Игоря, о мести Ольги, о ее распоряжениях, о крещении, которое описано исключительно по туземным преданиям без всякого соображения с греческими источниками: это доказывает имя императора, при котором крестилась Ольга, Цимиский, и год события. Еще в княжение Игоря, 943 годом оканчиваются выписки из греческой или болгарской летописи о тамошних событиях, и с этих пор, очевидно, исключительное пользование туземными устными преданиями. Уже выше было замечено, когда должно было окончательно образоваться предание о проповедниках разных вер при Владимире; здесь заметим любопытное показание: во времена летописца жили люди, которые помнили крещение земли Русской; несмотря на то, во времена же летописца уже существовали различные противоречивые предания об этом событии, о месте крещения Владимирова; утверждая, что Владимир крестился в Корсуни, летописец прибавляет: «Се же не сведуще право глаголють, яко крестился есть в Киеве; инии же реша Василиви; друзии же инако скажут»; так, в одном дошедшем до нас житии Владимира сказано, что этот князь предпринимал поход на Корсунь, на третий год по принятии крещения. Заметим явную сшивку в начале княжения Святополкова: тотчас после известия о смерти Владимировой, после заглавия: о убиении Борисове, читаем: «Святополк же седе Кыеве по отце своем, и съзва кыяны, и нача даяти им именье», а после известия о смерти Святослава древлянского, читаем опять: «Святополк же оканный нача княжити Кыеве. Созвав люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами и раздая множество». Очевидно, что об убиения св. Бориса и Глеба вставлено особое сказание в летопись: это доказывает особое заглавие; заметим, что вследствие сильнейшего развития церковной литературы в позднейших списках летописи мы встречаем распространенные сказания не только об убиении св. Бориса и Глеба, но также и о страдании первомучеников русских, варягов Феодора и Иоанна. В разных сказаниях о св. Борисе и Глебе замечаются разногласия; так, в сказании, вставленном в летопись, читается, что св. Глеб ехал из Мурома, полагая, что умирающий отец зовет его к себе, а в других сказаниях говорится, что Глеб во время кончины св. Владимира находился в Киеве, а не в Муроме и, узнав, что Святополк послал убийц на Бориса, отправился тайно вверх по Днепру, но был настигнут убийцами под Смоленском. Против первого известия приводят, что 1В 43 дня, протекшие междуубиением Бориса 24-го июля и Глеба 5-го сентября, не могли уместиться все события, рассказанные в этом известии, что гонец, посланный от Святополка в Муром, не мог возвратиться к своему князю с вестию, что Глеб отправился ранее первых чисел сентября, и если Святополк по этой вести отправил убийц вверх по Днепру, то как они успели проплыть в три или четыре дня около 650 верст? Но, во-первых, из сказания вовсе не видно, чтоб Святополк послал убийц тогда только, когда получил весть, что Глеб отправился; в ожидании, что Глеб отправится по известному пути, он мог послать убийц гораздо прежде. Во-вторых, в сказании нет никаких хронологических указаний. Заметим также, что в оказании, помещенном в летописи, нет никаких противоречий, нет слов Борисовых «поне узрю лице брата моего меньшего Глеба, яко же Иосиф Вениамина». Во всяком случае видно, что и о событиях, последовавших за смертью Владимира, ходили такие же разноречивые предания, как и о событиях, сопровождавших крещение Руси. С другой стороны, заметим, что в известиях о первых событиях княжения Ярославова можно видеть сшивки известий из начальной Киевской летописи с известиями из начальной Новгородской, так что место, начинающееся после слов: «обладающе ими», и оканчивающееся словами: «И поиде на Святополъка; слышав же Святополк идуще Ярослава, пристрои без числа вои, руси и печенег, и изыде противу Любчю, он пол Днепра, а Ярослав об сю» - можно считать вставкою из Новгородской летописи, во-первых, потому, что это место содержит известие собственно о новгородском событии; во-вторых, потому, что в рассказе под следующим годом опять повторяется: «Приде Ярослав, и сташа противу оба пол Днепра».

Между известиями о княжении Ярослава под 1051 годом в рассказе о начале Киевского монастыря встречаем первое указание на автора известий, на время его жизни: «Феодосьеви же живущю в монастыри, и правящю добродетельное житье и чернечьское правило, и приимающю всякого приходящаго к нему, к нему же и аз придох худый и недостойный раб, и прият мя лет ми сущю 17 от роженья моего. Се же написах и положих, в кое лето почал быти монастырь и что ради зоветься Печерьский; а о Феодосове житьи пакы скажем». Под 1064 годом встречаем новое указание, что с XI века известия записаны очевидцем событий, тогда как прежде повсюду встречаем явственные следы устных преданий. Рассказывая, между прочими дурными предвещаниями, что рыбаки вытащили из реки Сетомли урода, летописец прибавляет: «его же позоровахом до вечера». Таким образом, во второй половине XI века открываем мы следы автора известий начальной Киевской летописи, как в том же веке, но ранее, открыли след составителя начальной Новгородской летописи.

С этих пор, как ясно обозначился очевидец при записывании событий, встречаем и числовые показания событий, например под 1060 годом: «Придоша половци первое на Русскую землю воевать, Всеволод же изиде противу их месяца февраля в 2 день». Этого прежде мы не встречаем при описании самых важных событий, кроме дня кончин княжеских, и то начиная с христианского времени. Что с этих пор летописец есть очевидец или современник событий, доказывается подробностями, которые легко отличить от подробности предыдущих народных сказаний: легко понять, какого рода подробности в сказании о мести Ольгиной, например, и какого рода подробности в известии о победе половцев в 1067 году и ее следствиях. Мы видели, что под 1051 годом летописец обещал опять сказать о житии св. Феодосия, «а о Феодосове житьи пакы скажем»: теперь под 1074 годом по случаю известия о смерти св. Феодосия летописец действительно сообщает сведения о его житии: как он проводил пост, как учил братию поститься, о цветущем состоянии монастыря при Феодосии, о том, как братия жили в любви, как меньшие покорялись старшим, не смея пред ними говорить, что ясно выставлено с целию показать противоположность такого поведения с событием, случившимся по смерти Феодосия, относительно игумена Стефана, - о великих подвижниках, какие были при Феодосии, и обращении с ними последнего, о Дамиане чудотворце и других; здесь, в рассказе о жизни св. Исакия, встречаем следующие слова: «И ина многа поведаху о немь, а другое и самовидец бых». Под 1091 годом встречаем рассказ об открытии мощей св. Феодосия, в котором повествователь говорит о себе, как о главном действователе, и в заключении называет себя рабом и учеником Феодосия. Под 1093 годом в благочестивом размышлении о божиих наказаниях встречаем слова: «Се бо аз грешный и много и часто бога прогневаю, и часто согрешаю по вся дни». Под 1096 в рассказе о нашествии половцев на Печерский монастырь читаем: «И придоша в монастырь Печерьский, нам сущим по кельям почивающим по заутрени… нам же бежащим задом монастыря». Под тем же годом в одном из древнейших списков, так называемом Лаврентьевском, находится позднейшая вставка поучения Мономаха к детям, перемешанного с письмом его к Олегу Святославичу; вставка позднейшая, потому что начальный составитель летописи, современник Мономаха, конечно, мог иметь в руках оба эти памятника и вставить их в свою летопись, но не мог вставить их именно в том месте, где находим их в Лаврентьевском списке, ибо здесь они вставлены между известиями, которые не могут быть разделены, а именно: описавши нашествие половцев, летописец начинает говорить о происхождении разных варварских народов: «а Измаил роди 12 сына, от них же суть торкъмени и печенези, и торци, и кумани, рекше половци, иже исходят от пустыне, и по сих 8 колен в кончине века изидуть, заклепении в горе Александром Македонским, нечистые человекы». За этим непосредственно должен следовать рассказ летописца о людях, заключенных в гору, о которых он слышал от новгородца Гюряты Роговича, тогда как между этим рассказом и последними приведенными словами «нечистые человекы» вставлено поучение Мономаха и его письмо к Олегу. Но потом нас останавливает еще одно обстоятельство: по окончании рассказа о войне Мстислава Владимировича новгородского с дядею Олегом Святославичем: «И посла к Олгови (Мстислав), глаголя: не бегай никаможе, но пошлися к братьи своей с молбою, не лишать тя Русьскые земли; и аз пошлю к отцю молится о тобе. Олег же обещаяся тако створити», - летописец прибавляет: «Мстислав же възвратився вспять Суждалю,