сидящих большими веерами с какой-то молчаливой и сосредоточенной важностью.
Наконец долгий и длинный обед кончен, и все вышли на балкон пить кофе и ликеры.
Небо зажглось мириадами звезд. В темноте быстро опустившейся ночи шумно влетали на балкон летучие мыши и по стенам шуршали отвратительные, похожие видом на маленьких крокодильчиков ящерки, вполне, впрочем, безопасные.
Моряки спросили замороженного шампанского и шумно говорили за отдельным столом, обращая на себя внимание чопорных голландцев. Скоро голландцы разошлись и моряки остались одни.
— Едем, господа, кататься, — предложил кто-то.
Несколько человек приняло предложение. Остальные собирались в офицерский клуб, куда все моряки получили любезное приглашение быть почетными гостями на все время стоянки «Коршуна» в Батавии.
Доктор и Ашанин решили прокатиться и сели в одну из колясок, стоявших у ворот гостиницы. Экипаж быстро поехал по аллеям, освещенным газовыми фонарями.
Среди темной листвы то и дело показывались мраморные домики, залитые огнями. Катающихся было множество. Встречались и кавалькады. Мужчины в экипажах и верхами были без шляп — так здесь принято по вечерам. Экипажи были элегантные, с роскошной упряжью и красивыми лошадьми. Почти у каждого экипажа было заднее сиденье, в котором полулежал малаец-слуга с тоненькой, тлеющей огоньком палочкой в руках из местного сухого дерева. На обязанности этого человека лежало подавать эту палочку, когда господин в коляске махнет рукой, желая закурить сигару или папиросу.
Часто попадались и торгаши-китайцы с коробами на плечах и с большими бумажными фонарями, укрепленными на высокой бамбуковой палке. Они шли не спеша, тихо позванивая в колокольчики, давая знать о себе и предупреждая о своих мирных намерениях. На перекрестках стояли освещенные палатки из зелени с фруктами и прохладительным питьем, и шоколадные продавцы-малайцы дремали у своих лавчонок.
Где-то раздавалась музыка, но скоро прекратилась… Возница объяснил, что это играл военный хор музыкантов на одной из площадок парка.
Ночь была теплая, благоухающая, прелестная.
— Хорошо, — протянул задумчиво Володя.
— Хорошо, — согласился и доктор.
— Но только для очень немногих… Здесь, на этом благодатном острове, людское неравенство как-то особенно бьет в глаза… Не правда ли, доктор? Для одних, каких-нибудь тысячи-другой голландцев все блага жизни… они живут здесь, как какие-нибудь цари, а миллионы туземцев…
— Обычное явление…
— Что не мешает ему быть неприятным… Когда-нибудь да это изменится… Не так ли, Федор Васильевич? Этот контраст между тем, что там, в нижнем городе, и здесь, наверху, слишком уж резок и должен сгладиться… Иначе к чему же цивилизация? Неужели только затем, чтобы горсть людей теснила миллионы беззащитных по своему невежеству?.. Ведь это несправедливо…
Володя замолчал, задумался и вспомнил почему-то далекую родину под этим брильянтовым небом, среди этой волшебной, точно сказочной, обстановки.
— Я бы здесь все-таки не хотел жить, как здесь ни хорошо! — вдруг проговорил он.
— Отчего?..
— Слишком уж здесь, как бы выразиться… слишком напоминает что-то древнеазиатское — с безумной роскошью одних и с нищетой и рабством целых народов… Да и невольно обленишься в таком климате!.. — рассмеялся Володя.
— Обленишься и примешь все привычки белых?
— То-то и есть…
Володя достал из кармана папироску, и в ту же минуту у него под носом очутился тлеющий деревянный фитиль.
— И у нас сзади человек с палочкой? — удивился Володя, закуривая папироску.
— И у нас… Таковы здесь, видно, обычаи…
— Совсем барские… Небось, голландцы у себя дома совсем другие и сами закуривают свои сигары…
Аллеи начинали пустеть. Все разъезжались по домам. Скоро и доктор с философствующим юнцом, купив по дороге несколько мангустанов и полакомившись освежающими нежными белыми плодами, вернулись в одиннадцать часов в гостиницу.
Сговорившись насчет завтрашнего дня, они распростились и разошлись по своим комнатам, предвкушая удовольствие хорошо выспаться на берегу, на мягкой неподвижной постели.
Едва Володя вошел в комнату, как в дверь бесшумно вошел слуга-малаец и предложил свои услуги, чтобы раздеть молодого господина, объясняясь более знаками, чем словами. Но Володя, к удивлению малайца, отказался от услуг.
Тогда малаец открыл полог и стал размахивать его полами, изгоняя москитов. Затем он тщательно подвернул концы полога под тюфяк и собирался уйти, как Володя показал ему рукой на шуршавших по потолку маленьких ящерок.
Малаец ласково улыбнулся своими большими черными глазами и успокоительно замахал головой в тюрбане.
— Не укусят?.. — все-таки спросил Володя поочередно на двух языках.
И так как малаец ничего не понимал, то Ашанин прибегнул к пантомиме, указав пальцем на шуршащих ящерок и затем укусив себя за руку.
Малаец понял, отрицательно замахал головой и добродушно засмеялся. Затем, указав рукой на звонок, слегка наклонил голову и вышел.
Володя подошел к растворенному окну, прикрытому плотной кисейной рамкой, взглянул на залитую серебристым лунным светом листву и простоял так несколько минут в каком-то раздумье. Тысячи мыслей и воспоминаний пронеслись в его голове, сливаясь с представлением о роскошной природе.
Наконец он торопливо разделся, задул свечку, быстро юркнул в кровать, осторожно раздвинув полог, тщательно затянул отверстие, чтобы не проникли москиты, и сладко потянулся на широкой мягкой постели с безукоризненно чистым бельем, ощущая давно не испытанное наслаждение спать на берегу в такой роскошной кровати, не думая о вахте. После долгих дней плавания с постоянной качкой Володе даже казалось странным, что кровать стоит себе неподвижно, ничто вокруг не вертится перед глазами, не скрипит, и можно растянуться как угодно. Не надо опираться ногами в переборку, чтобы не слететь, и как удобно поворачиваться с бока на бок без опаски.
— Эка, как хорошо, в самом деле! — невольно прошептал Ашанин, сбрасывая с себя легкое одеяло и оставаясь под одной простыней.
Мягкий таинственный полусвет, лившийся из окон, наполнял комнату. Серебристый узкий снопик лунного света захватил часть стены и уперся в углу. Кругом царила мертвая тишина. Только маленькие ящерки тихо шуршали, разгуливая по потолку.
В усталом мозгу Володи бродили неясные, бессвязные мысли. И Петербург, и ураган, и катание в парке, и крокодил — все как-то перепуталось. Ему хотелось вспомнить маленькую квартиру на Офицерской: как-то там поживают?.. Здоровы ли все? — но голова его не слушала, глаза точно сквозь дымку смотрели через полог, и Володя через минуту уже спал крепким сном.
II
Снопы яркого света заливали комнату, когда Володя проснулся. Было нестерпимо жарко, а между тем часы показывали только семь.
Ашанин торопливо выпрыгнул из кровати, поспешил опустить жалюзи и запереть ставни и стал одеваться, изнемогая от зноя. Белье словно прилипало к телу; летняя пара из тонкого трико казалась тяжелой шубой.
