мелодию. Я никогда не слышал такой музыки: отчаяние времени, космическое, звездное одиночество звучало в ней. Луч метался в такт переливам. Трава пошла волнами, хотя ветра не было. На голубых метелках ее появились крошечные розовые огоньки. Директор обхватил липкий еловый ствол, застыл. Подрагивали плечи. У меня поддались пальцы ног, кожа пошла пупырышками, словно по телу поползли сотни холодных, скользких мокриц.
Мелодия была чужой, совсем чужой, нечеловеческой. Она раздирала меня изнутри, скручивала каждый нерв, каждую клетку.
Дико закричал директор, замахал руками, побежал прочь, похожий в лунном свете на большую черную бабочку. Розовые огоньки на траве вспыхнули желтым, ослепляющим. Прямо в глаза. Я опомнился, остановился. От сумасшедшего бега сердце комом стояло в горле. Кругом было темно и тихо. У меня стучали зубы. Я весь был словно в клейкой паутине, хотелось вместе с кожей содрать ее с себя.
Рядом застонали. Я сразу присел, вытащил пистолет.
– Кто?
– Я, – сказал директор.
Он сидел в неглубоком сыром овраге, обеими руками сжимая колено, раскачивался, подворачивал губы от боли.
– Что это было? – спросил он. И не дожидаясь ответа: – Проклятая музыка! Омерзительная! – Коротко застонал: – О, черт! Посмотрите, я, кажется, вывихнул ногу.
По-моему, это был не вывих, а закрытый перелом. Во всяком случае, идти он не мог.
Я связался со штабом и доложил о случившемся. Сообщение принял сам генерал.
– Харламов скит, говоришь. – В наушниках было слышно, как он разворачивает карту. – Есть такой. Значит, луч и музыка?
– Мне кажется, это попытка связи, – сказал я. – Очень мощные позывные. В них и горят спутники.
– Еще как горят, – сказал генерал. – Уже четыре сгорели. Хорошие дела! Как считаешь, он вас заметил?
– Не знаю.
Генерал долго молчал, а потом сказал:
– Операцию я переношу на сегодня, – прокряхтел в микрофон. – Ничего же не готово! Начнем в четыре, когда рассветет. К этому времени ты должен выйти из леса. Группу захвата получишь немедленно. Задача прежняя – взять его любой ценой.
Я ответил: «Есть!» – и отключился. Директор по-прежнему держался за колено, поймал мой взгляд, сказал, морщась:
– Идите в поселок. Я подожду здесь – пошлете кого-нибудь. Идите – я же вижу, что вам нужно!
Я не стал возражать. Мне было действительно нужно. Я только предупредил, чтобы он оставался на месте.
Когда я вышел к деревне, воздух уже посинел. Неотчетливо проступили сырые, темные дома. Светилось лишь одно окно – мое.
Дверь в квартиру была открыта. Я вошел. На тахте, под торшером, не доставая короткими ногами до пола, сидел учитель Яков Иванович Зырянов.
– Я вас ждал, – своим тонким, клекочущим голосом сказал он.
– Физкультпривет! – сказал я и просунул руку под пиджак, на кобуру.
Было около четырех. Группа захвата могла появиться с минуты на минуту.
– Вы были в лесу, – сказал учитель.
Он не спрашивал. Он утверждал. Я посмотрел на свои заляпанные грязью ботинки и выключил свет. Сразу же на тахте возникло карикатурное изображение человечка из белых фосфорных линий. Я включил свет.
– Садитесь, – спокойно сказал учитель.
Я сел.
– Вы следили за мной? – спросил он.
– Да.
– Вы знаете, кто я?
– Да.
– С каких пор?
Я сказал – с каких.
– Трое суток… Установили по ученикам?
– Первоначально по спутникам.
Он не понял. Я объяснил, что спутники горят в створе поселка. Он сидел напротив меня – щуплый, с непомерной головой. На дне выпуклых лягушечьих глаз вспыхивали зеленые искри.
– О спутниках я не подумал, – сказал он. – Действительно. Вы наблюдали мою связь в лесу?
– Да.
– Что вы теперь собираетесь предпринять?
Я не имел права говорить. Я не хотел говорить. Но зеленые искры стали гуще, и я сказал.
– Две армии против одного человека, – горько повторил он. – Неужели я так мешаю? Я ведь совершенно не вмешиваюсь в вашу жизнь – ни в политику, ни в экономику. Я лишь чуть-чуть, совсем не существенно ускоряю прогресс.
Я не в силах был отвести глаз от его зрачков. Смотрел до того, что комнату окутал белый туман, в котором проступали лишь два этих громадных, влажных, поблескивающих шара. Я сказал прямо в них:
– Человечество не может допустить, чтобы кто-то чужой тайно, с неизвестной целью направлял его развитие.
– В основах земной морали я разбираюсь, – сказал он.
– Вам следовало прийти открыто, – сказал я. – При Контакте допустимы лишь равноправные отношения.
Зеленоватые искры потускнели, клекот стал глуше.
– Мы не виноваты, – сказал он. – Была авария. Мы не собирались высаживаться. Мы не собирались входить в Солнечную систему. Была авария. Я попал к вам случайно.
Губы у него двигались, как у куклы в мультфильме – не в такт словам.
– Я здесь один, – сказал он. – Я даже не специалист по Контактам. Я рядовой инженер. Я не имею права. Были случаи, когда Контакт кончался планетным шоком для одной из сторон. Цивилизация должна быть подготовлена. Я вообще не уверен, что будет решение о целесообразности Контакта с вами.
Он вздохнул.
– Нужно идти. Если я сейчас исчезну, меня станут разыскивать?
– Да, – сказал я.
Он встал. Глаза погасли. Поправил толстые очки.
– Не надо меня разыскивать. Постарайтесь объяснить это тем, от кого зависит. Ваши спутники в безопасности: у меня больше нет энергии для связи. Если сигнал услышали, меня заберут. А если нет… Следующее поколение учеников проявит себя лет через десять-двенадцать. Я не доживу.
Зеленые зрачки его качнулись в тумане и пропали. Я тоже хотел встать. Тело не повиновалось. Туман сгустился, стал как молоко – хлынул в лицо.
Лес горел. Насколько хватал глаз. Широкий густой дым волновался под нами, как море в непогоду. При порывах ветра волны распахивались, и показывалось дно, наполненное желтым бушующим огнем.
Даже в вертолете ощущался сильный запах гари.
– Мы над местом, – сказал пилот, оборачиваясь от штурвала.
Генерал показал ему ладонью – вниз.
– Опасно, товарищ генерал.
– Приказываю садиться!
Тон у генерала был металлический. Пилот прильнул к штурвалу. Пол начал проваливаться у нас под
