становился Корделией, используя её как видящую, он всегда оставался наблюдателем, отделенным и по- своему очень отдаленным. Тем не менее, он чувствовал себя вправе не сомневаться в искренности и реальности его растущей любви. Мало того, он чувствовал себя вправе считать, что его любовь была гораздо вернее, гораздо ближе и гораздо содержательнее, чем те чувства, которые Дэвид Лидиард, без сомнения, с удовольствием называл «любовью».
Джейкоб Харкендер был убежден, что на самом деле в своей растущей любви к Корделии Лидиард он нашел что-то совершенно новое в ряду человеческих возможностей, гораздо лучшее, чем то, что может когда-либо позволить себе обыкновенный человек.
Периодическое разделение болезненных ощущений с объектом своей симпатии только подтверждало его убеждение — и точно не из-за какого-либо рода банальной предрасположенности к мазохизму.
Остальные его видящие, конечно, иногда болели или ранились, и Харкендер чувствовал их боль, также как боль Корделии Лидиард. Он ощущал то же самое, что и они, при порезах, синяках, болях, но их реакции были однообразными и совершенно трусливыми. Люк Кэптхорн и миссис Муррелл изо всех сил старались избежать боли, и если уж это не удавалось, то подавляли её с помощью мазей или опия. Никого из них не интересовало действие боли, но только лишь способы избавиться от неё. Возможно, это происходило потому, думал Харкендер, что оба они старались притупить свою эмоциональную чувствительность, успешно добиваясь исчезновения способности испытывать жалость, печаль или беспокойство о других людях.
Хотя Корделия жила в условиях, которые остальные двое презрительно назвали бы комфортабельными, окруженная всеми преимуществами достойного благосостояния, она знала настоящую боль гораздо лучше, чем они. Она страдала и иногда переживала мучения более сильные и тяжкие, чем когда-либо переживали Люк Кэптхорн или миссис Муррелл. И, в отличие от них, она не избегала действия своей боли, она пыталась встретить боль лицом к лицу, понять её, выдержать её — на свой скромный и своеобразный манер она приучила себя к искусству мученичества.
Корделия Лидиард, как Харкендер и как её муж, была готова взглянуть в глаза Ангелу Боли и постараться понять, о чем говорят её жесткие черты. Эта решительность отчасти проявлялась в любви к её мужу, так как она часто мечтала о возможности разделить ношу его боли — хотя прекрасно понимала, что не сможет ничуть облегчить её таким образом.
Но не только любовь делала её сильной перед лицом боли. Тут присутствовал и некий род любознательности, который казался Харкендеру ещё более смелым и благородным. Попытки её отца найти ответ на загадки Сфинкс заставили её задуматься о возможности превращения в провидца на дороге боли, и Харкендеру было приятно, что в связи с этим её мысли часто обращались к нему и не были полностью окрашены ненавистью.
Корделию никогда не охватывало желание повторить эксперименты, проведенные Харкендером в его взрослой жизни, но это вряд ли было необходимо. Наилучшие возможности представились ей благодаря обстоятельствам, также как Харкендер встретился с Ангелом Боли совершенно естественным образом, когда его жестоко и часто избивали в школе.
Трижды, когда Корделия служила Харкендеру видящим, она переживала боль деторождения, первый раз — вскоре после того, как он впервые стал частью её сознания. Он разделил с ней дикие муки каждых родов, глубоко потрясенный её отношением. Каждый раз мука сопровождалась ожиданием, потому что боль была проводником радости и надежды, началом и концом, а не случайным несчастьем. Это чувство помогало ему гораздо больше, чем любые собственные попытки сохранить надежду на то, что его непрекращающаяся агония окажется проводником чего-то не менее существенного.
Корделия переживала опыт деторождения так, как Мерси Муррелл и Люк Кэптхорн никогда не переживали ни одну из своих невзгод. До встречи с Харкендером Мерси Муррелл однажды рожала, и память об этом почти стерлась, когда он получил доступ к её сознанию, но он все равно видел, что её отношение было иным. Для неё ребенок был неприятностью, как любая другая опасная для жизни болезнь, и она стремилась избавиться от него, также как, скажем, от лихорадки. Она бросила ребенка с не большим сожалением, чем те матери, у которых позже ей приходилось покупать детей. Мерси Муррелл, как и Люк Кэптхорн, никогда не желала позволить себе о ком-то заботиться и любить. Корделия Лидиард была сделана из лучшей материи, и, несмотря на то, что Джейкоб Харкендер никогда не стремился к любви ранее, до соединения с её душой, он подумал, что опыт, полученный им из боли, делает их равными и дает ему право приветствовать её как родственную душу.
Та же открытость, с которой Корделия встречала роды, проявлялась во всем её отношении к эмоциональной боли. Харкендер разделил её бездонную печаль об ушедшей матери, глубокое сочувствие мужу, схваченному тисками болезни, безумную тревогу, возникавшую из-за детских болезней. Все это страдание, так отличное от его собственного опыта, поражало и завораживало его. Вначале эти чувства были ему так чужды, что он не мог оценить их по достоинству, позже тот факт, что основным объектом бесконечного сожаления Корделии был её муж, делало сопереживания Харкендера проблематичным, но он был совершенно потрясен чувствами, которые она испытывала по отношению к детям. Он упивался утонченным чувством её страха, когда Нелл была при смерти при коклюше, и знал — то, что она испытывает, созвучно чувствам, которые глубже всего затрагивали его собственное сердце в давно прошедшие дни, когда он создавал из себя Дьявола-на-Земле, чтобы избежать ужаса унижения, в который остальные пытались его погрузить.
Разделяя сумму её страданий, Харкендер постепенно понял, что сам вкладывался в ощущение боли не так чистосердечно, как ему казалось. Он заметил неадекватность собственных чувств, в которой не подозревал себя раньше, и не мог не задуматься о том, не эти ли ошибки превратили его путешествие по дороге боли в бессмыслицу.
Он быстро осознал, что Зиофелон мог сделать Корделию его видящей по ряду причин, и он сможет научиться большему благодаря связи с ней, чем благодаря содержанию разговоров между её отцом и мужем.
Если кто-то и мог заставить Харкендера раскаяться в тех шагах, что он предпринимал на протяжении своей прежней жизни, то это была Корделия Лидиард. Она привела бы его к раскаянию не собственной святостью, так как по строгим стандартам официальной морали она не была особенно святой женщиной, но демонстрацией того факта, что ад при жизни, через который он прошел в детстве, не является чем-то совершенно небывалым и неповторимым.
Благодаря Корделии Харкендер впервые понял, что жестоко поразившие его страдания не так уж велики, так как иные люди в состоянии перенести их добровольно и без возмущения. Благодаря ей он узнал, сколько досады можно перенести тайно и терпеливо, из-за искренней симпатии к тем, кто был её невольными причинами.
Но Харкендер на самом деле не раскаивался. Богатство её внутреннего мира, которое он разделял с ней, её любовь, наполнявшая его израненное сердце, никогда не мешали ему использовать её как источник информации. И он также не стыдился рассматривать и изучать те моменты, которые она считала наиболее интимными и тайными в своей жизни. Он на свой род радовался всем её маленьких хитростям и скромной лжи, зависти и соблазнам, её скверным шуткам и приступам раздражительности. Он не мог любить её грехи так же, как любил её страдания, но её несоответствие примитивным требованиям морали слабо изменяло степень его симпатии. Его душевный восторг по поводу этого созданного на Небесах союза никогда не приводил Харкендера к малейшему желанию стать праведным.
Харкендер слишком хорошо знал Корделию Лидиард, чтобы идеализировать её на глупый и патетичный манер популярной викторианской мифологии. Он знал лучше, чем любой мужчина в Англии, как наивно предполагать, что мужчина может очиститься от греховных желаний благодаря влиянию добродетельной жены. И он также обнаружил благодаря Корделии скрытую правду, которая поддерживала глупое здание ложной веры. Он пришел к пониманию того, что только любящие по-настоящему уязвимы, что только любящие могут быть ранены так глубоко, как только это возможно, что только любящие могут действительно надеяться увидеть истинные лица богов.
И он осознавал ценность этого урока.
Наблюдения сэра Эдварда Таллентайра и Дэвида Лидиарда, которые он мог узнать благодаря Корделии Лидиард, были небезынтересны, но в свете эмоционального сопереживания его носительнице
