сделанный им в Лондоне так давно. Ваша изобретательность в сочетании различных линз для уменьшения искажений просто гениальна. Этим инструментом можно сделать так много, что я даже не знаю, с чего начать.
Иногда даже не верится, что наше пребывание здесь измеряется девятью годами нашей жизни. К. не постарел ни на день с тех пор, как мы оставили берег Уэльса, хотя ему перевалило за шестьдесят. Тропическое солнце сделало его кожу похожей на кору какого-то экзотического дерева — коричнево-желтую и жесткую. Он всегда носит белое монашеское одеяние и большую соломенную шляпу, поэтому, когда он шагает по песку речного берега, то напоминает ангела-воителя армии Михаила, готового поднять оружие против падших. Он воздействует на туземцев, принимающих его за святого и называющих “бабалаво с моря”. Бабалаво — здесь называют местных священников, представляющих Ифа, бога мудрости и прорицания племени уруба. Бабалаво значит “отец, владеющий тайной”. Все туземцы — священники этого ордена носят белые одежды, и одеяние К. позволяет ему занять свое место в туземном порядке вещей.
Любопытно, что К. чувствует себя здесь уютнее, чем в аббатстве Кардиган. Он не всегда ведет себя как священник, хотя и отмечает обеты для нашей маленькой христианской общины. Он не стремится быть миссионером в племенах, хотя желает узнать их веру, и миссионерам, иногда прибывающим сюда, не оказывает особой поддержки. Иногда я думаю, не нравится ли ему больше быть бабалаво, чем слугой фальшивого папы римского.
Он не считает, что все сто богов, которым здесь поклоняются, — черти, и говорит, что некоторые из них, например, Ифа и Обитала, похожи на единого истинного Бога. Его удручает поклонение таким мрачным богам, как Элегба и Олори-мерин, потому что в ритуалы, связанные с ними, входят кровавые жертвоприношения.
Я, конечно, очень изменился и уже не тот испуганный мальчик, прятавшийся в вашем доме после странной смерти моего отца. Я такой же высокий, каким был он, и похож на него, хотя вряд ли меня можно назвать, как его, самым привлекательным мужчиной Лондона. Со здоровьем мне повезло, потому что лишь немногие белые процветают в этом краю лихорадки. Я видел храбрых и сильных людей, настолько изможденных тропической лихорадкой, что они превратились в развалины. После моего последнего письма мы потеряли четырех людей, включая ценного Есперсена, и приобрели только двоих голландцев, прибывших на “Хенджело”. В нашей колонии, если ее можно так назвать, только четырнадцать белых, трое из них — женщины, есть у нас и двадцать четыре черных работника.
Я слышал, что если мы здесь не гибнем сразу, то становимся крепче, но автор этой выдумки, видимо, никогда не бывал в Африке. От каждого приступа болезни человек здесь слабеет и постепенно подходит к тому, что не может пережить очередной кризис. Кажется, я переношу это лучше, чем другие, но следует быть осторожным. Похоже, что река привлекает болезнь, и немногие белые, ходившие вверх по реке и возвратившиеся (многие не вернулись), говорят, что там — такой ад, который наша раса не выдержит. Туземцы, помещенные сюда Богом, сами едва могут переносить это. Только не больше трети новорожденных выживают после эпидемий малярии и оспы; выжившие постоянно страдают от головокружения и “кра-кра”; сонная болезнь и проказа угрожают каждому. Мы привыкли не ходить босыми или с непокрытой головой, кипятить питьевую воду, спать под пологами с мелкой сеткой, спасающей нас от полчищ жалящих насекомых. Иногда наша ссылка кажется родом чистилища.
Сейчас у нас худшее время — сезон дождей. В последние две недели дождь идет два раза в день: после обеда и с наступлением сумерек. Каждая буря длится три часа и более. Река постоянно выходит из берегов, сейчас крокодилы опаснее всего. Утешает лишь то, что днем сейчас не так жарко, а ночью — не так холодно. Приятно брать ручку каждый день, и, хотя я не могу представить свое возвращение в Большую Нормандию, знаю, что обращаюсь к единственному другу в моем отечестве, следовательно, не совсем оторван от края, куда надеюсь однажды вернуться.
Торговля в это время года вялая, но суда приходят. Большей частью это галльские суда из Британии, Голландии и Франции, иногда сюда заходят марокканские торговцы, несмотря на то, что солдаты султана воюют на севере с Сонгаем. Мусульманские караванщики пытаются установить торговый путь через Сахару, но многовековой джихад, который их правители вели против чернокожих племен, может сделать это невозможным.
Наша фактория бесконечно облегчает многое капитанам этих судов, ни один из них не вернулся бы к дням “немой” торговли, но некоторые завидуют нашему присутствию здесь. Марокканцы заявляют, что владеют правом торговать здесь, несмотря на войну, свирепствующую с незапамятных времен. Португальцы тоже заявляют, что “открыли” целое побережье и что британцам здесь нечего делать; но правители-вампиры в Лиссабоне и Сетубале покончили с плаваниями португальцев, когда Генрик впал в немилость, и претензии португальцев основаны только на догадках, но не фактах.
Мне не нравится общаться с португальцами, потому что они больше заинтересованы в покупке рабов, чем в наших товарах, несмотря на то, что рабовладение запрещено в империи. Так как мы не торгуем рабами, бенинское племя оба посылает этот товар к западу от Икороду, но берег там неспокойный, потому что племя уруба ведет войну с народами ашанти и дагоми. С другой стороны, то, что Икороду стал портом работорговли, значит, что мы получаем лучшую часть слоновой кости, перца и других товаров. Бенин не так богат золотом, как царство ашанти, но внутриконтинентальные племена сейчас требуют золото за рабов, которых доставляют на побережье, и много этого золота доходит к нам через уруба, которые властвуют над эдау, ибо и другими племенами.
Уруба научили обрабатывать металлы эдау, желающих заполучить хорошее английское железо, особенно пушки. Эти пушки использовали против магометан и племен, не плативших дань уруба. Когда племена этого странного царства воюют друг с другом, — а они делают это часто, несмотря на якобы общее дело, — они пользуются только копьями, и хотя людей убивают или берут в рабство, в этих сражениях правила запрещают тотальное побоище.
Моя роль и роль К. в развитии фактории сделали нас зажиточными. Придя сюда, мы увидели лишь кучку деревянных хижин, построенных моряками, пережившими кораблекрушение “Электриона”, и оставленных ими после спасения в 1629 году. Они строили на песчаной отмели, чтобы защититься от туземцев, которых очень боялись. Племена оба сожалели об их уходе, поскольку сознавали важность торговли с Галлией. Сейчас с помощью туземцев мы построили большие склады, деревянные пристани и мастерскую. Там я поставил токарный станок, подобный тому, что был у моего отца, чтобы делать резьбу.
