это сделать, тогда вампирам не понадобится человеческая кровь для питания, а обычным людям не будут нужны вампиры для превращения. Тогда можно создать мир бессмертных.
— Мир без детей, — мягко напомнил Квинтус.
— Женщины сначала могут рожать детей, — возразил Ноэл, — потом их будут превращать. Миру бессмертных не будет нужно много детей.
— Что за мир это будет? — спросил Квинтус. — Мир, подобный Адамаваре, без слуг. Мир стареющего народа, древнего, независимо от внешности, застывшего в своих привычках, неспособного создать что-либо новое. И это рай, ты думаешь?
Ноэл подумал о Беренике, насквозь холодной, потерянной для мира мыслей и чувств. Но не этому ходу мысли он хотел следовать.
— А что скажешь о мире людей, ставших мудрее, без предела и конца? — спросил он. — О мире людей, настроенных на открытия, от которых ничего нельзя скрыть? Заинтересованных в изменениях и способных найти новое. Возможно, только страх заключает бессмертных в рамки жесткой традиции, обреченной на неизменность. Живущие сейчас бессмертные дорожат тем, что есть, но это может быть и не так. Когда опасность исчезает и страх проходит, тогда изучение нового становится радостью, удовольствием. Разве нет?
Квинтус утомленно кивнул.
— Я не могу сказать, — ответил он. — Я буду верить в дарованную Богом жизнь.
Монах слишком устал, чтобы продолжать дискуссию, и Ноэл попрощался, обещав прийти опять. Подошел к двери и попросил проходящего слугу позвать Кантнбха, а когда перс пришел, спросил, где можно найти Лейлу.
Ее комната была дальше, в другом коридоре. Цыганка оправилась после болезни, но оделась, видимо, впервые, готовясь вернуться в широкий мир. Увидев его, она вскочила, явно довольная,
— Я пыталась навестить тебя, — сказала она, — но не могла разыскать. Меня не понимали. Они были добры ко мне, особенно этот человек, Кантибх, который научил меня нескольким словам его языка и сказал, что с тобой все в порядке.
Ноэл обернулся к Кантибху, поблагодарил его за любезность. Перс поклонился и опять ушел, оставив их одних.
— Ты очень болела? — спросил Ноэл.
— Думала, что умру, — сказала она. — Мне снились ужасные кошмары. Казалось, моя душа отойдет в ваш христианский ад.
— Скажи спасибо, что они не могли разговаривать с тобой, иначе они допрашивали бы тебя даже во сне. Но, когда не с кем поговорить — это трудно. Я видел расстроенного Лангуасса, думаю, он выздоравливает, и Кантибх уверен, что он не умрет.
— А Квинтус?
— Я только что от него. Он здоров. Видел и Нгадзе, а Нтикиму — нет.
— Я разглядывала из окна это царство. Оно кажется мне бедным, все из камня, нет золотых украшений, которые могли бы поразить нас. Что же мы увезем домой, как обогатимся?
— Посмотрим, — сказал он, — когда сможем пройти по долине. Может быть, берег озера усыпан алмазами и холмы вырублены из философского камня, превращающего низкий свинец в золото. Но даже если здесь нет ничего, кроме земли и камня, по крайней мере, мы пришли туда, где очень немногие были до нас, и ни один за последнюю тысячу лет.
— А я теперь стану вампиром и твоей благородной куртизанкой? — Она засмеялась, как всегда, со всей откровенностью. Он помнил ее смех, похожий на детский.
— Твой народ побьет тебя камнями и сожжет тело, — сказал он, не отвечая на смех.
— Ха! — воскликнула она. — Я неверующая, как и ты, мне все равно, чему верят люди, которые когда-то мной владели. Я хотела бы, чтобы эти люди были моим народом. Мы пойдем не в Аравию, моя любовь, но ко дворам Галлии, где оба будем вампирами и получим от мира самое лучшее.
— Но тогда не сможем быть любовниками, — напомнил он.
Лейла нахмурилась:
— Но мы и так не любовники, тогда чего нам терять? Думаю, ты любил бы меня больше, если бы я была вампиршей. Видел здесь такую — Беренику?
— Видел, — сказал Ноэл.
— И она приходила пить твою кровь?
Цыганка смеялась, глядя ему в глаза, и, прежде чем он смог отстранить ее, шаловливо потянулась, распахнув рубаху на груди, где могли быть следы от ножа вампирши.
Это была только игра, поддразнивание из-за веселого настроения, радость от его прихода. Но на груди Ноэла четко выделялись яркие точки уколов вампирши, и Лейла увидела то, что не могла видеть.
Кровь схлынула с ее лица, глаза стали холодными, как мрамор, настроение упало.
— Все же ты не монах, — сказала она.
Ноэл попытался вспомнить, когда она, забывая, говорила ему “вы” вместо “ты”. Может, такие случаи и были, но он их не припоминал,
— Лейла…
Она отвернулась:
— О нет. Я любовница пирата и твой друг, как сестра. Мне все равно, монах ты или обычный человек. Я твой друг, и это все. Твой друг. Выбирай любовниц, где хочешь.
— Да, — мягко сказал он. — Ты мой друг, самый лучший.
Она подошла к окну, он последовал за ней. Они смотрели на большую долину, очень мирную и ухоженную.
Поля светились под золотыми лучами утреннего солнца, и было нетрудно думать об Эдеме: маленький мир-сад, отделенный высокими стенами от жестокого, плохого внешнего мира.
В воздухе висела пыль, склоны гор застилала пелена, хотя ветра не было. Вдали над пеленой возвышался пик, увенчанный снеговой шапкой, как зуб крокодила, направленный в голубое небо.
— Стоил ли наш приход сюда этих трудностей? — спросила она рассудительно.
— Возможно, — сказал он. — Ответить должны Квинтус и Лангуасс, потому что они привели нас сюда.
— Подарят ли Лангуассу вечную жизнь?
— Мне объяснили, что нас совсем не считают достойными этого. Может быть, Лангуасс докажет элеми обратное?
Она саркастически усмехнулась:
— Ты думаешь, моя любовь может вести себя, как благородный Гендва, более монашески, чем твой друг монах? Думаю, он мечтает стать вампиром, как Чезаре Борджиа или легендарный Роланд, а не иссохшим мудрецом. Мечтает опять стать сильным и бросить вызов Ричарду Львиное Сердце, драться с ним, как было раньше, в своих мечтах он снова и снова уничтожает нечистого князя. Но, думаю, он не может надеяться, что они дадут ему желаемое. И что делать мне, доказывая свои достоинства? Чем я должна стать, чтобы жить вечно? Знаю, ты скажешь, будто я должна оставить надежду, довольствоваться увяданием и позволить мышцам высохнуть на костях. Мы состаримся вместе, не так ли, отдалимся друг от друга?
Он обнял ее, как часто делал раньше, чтобы успокоить, когда она болела или тосковала, или прощаясь, когда она уезжала с Лангуассом.
— Не бойся, — сказал он. — Не думаю, что кто-нибудь хочет навредить нам и не дать умереть в назначенный Богом срок. Если мы не оскорбим их, все будет хорошо.
Эти слова не смягчили ее гнев, не затронули настоящей причины досады.
— И это наше сокровище? — резко спросила она. — Это выигранная победа, после того, как мы пересекли полмира, приблизились к смерти? Если мы хороши и не оскорбим их, они позволят нам жить! Скажи это, прошу, моему другу Лангуассу и посмотри, как он оценит привилегию умереть здесь!
Ноэл сник, растерялся под валом ее презрения, не мог найти ответа. Ни к чему объяснять, что они вышли из Буруту маленькой армией, а пришли в Адамавару совсем иначе, не в силах попытаться победить. Во всяком случае, было ясно, что ее возмутила не эта беспомощность.
