Карнавал разрушения

Сейчас он выбрал двигаться вниз .

В глубине земли не было света, так что он не мог видеть, куда движется, но остальные чувства, видимо, в порядке компенсации, обострились. Он мог слышать грохот разрывающихся бомб, ощущал сейсмические толчки, а снизу поступали другие, более тонкие, вибрации, словно деликатные касания. Там, где он находился, было холодно, но под собой он ощущал источник жара. Все еще было больно, но боль перестала быть такой резкой и неприятной . В каком бы состоянии сознания он сейчас ни находился, оно было лучше, нежели предыдущее.

Опускаясь ниже, в поисках приятного тепла, он ощущал, как вибрации наверху превратились в фоновый шум, а нижние — стали напоминать нежную музыку.

Он миновал область покоя и тишины, но, по мере увеличения температуры, чувства тоже стали усиливаться, словно музыка расплавленного земного ядра стремилась к медленному, торжественному крещендо. Анатоль испытывал странное чувство принадлежности , будто готовился постичь состояние, которое всегда считал своей судьбой, впрочем, не зная, что это за состояние. Он осознал, что все-таки движется не сквозь полужидкую мантию, а, пожалуй, сквозь нечто твердое. Тело его стало твердым, как скала, как, впрочем, и хрупкая оболочка из плоти. Он стал человеком из камня — но не смешивался с прочими камнями. Вся земля стала его владениями, его пристанищем. Он обладал способностью быть везде, расширить уровень сознания до самого жидкого центра планеты, ощущать свою биосферу.

«Здесь находится утроба всех человеческих душ, — думал Анатоль, — и отсюда они движутся, чтобы обрести человеческое тело. Я словно бы помню это. Знаю, как глупо было все забыть, представляя себя всего лишь хрупким, мягким существом из жалкой плоти и кальциевых костей. Есть место, где я смогу отдохнуть — никакого Ада, просто уютная колыбель посреди неопределенного мира голого камня и успокаивающая мелодия расплавленного металла. Вот для чего я сотворен, вот что я такое. Для меня это означает отдаленное будущее, конечный пункт, лежащий за пределами исторической фантазии».

Где-то глубоко внутри него раздался слабый скептический голос: — Увы, это лишено смысла! — Но он был волен опровергнуть эти слова. Мог и принять все, что угодно. Боль ушла, он, наконец, мог уснуть.

Он совершенно расслабился, позволил себе упасть — и падал к центру Вселенной, к концу всего.

9.

Он проснулся при слабом пламени свечи, под шепот на латыни. Священник, которого распяли и сняли с креста, все еще бормотал, произнося слова молитвы Всевышнему — снова и снова, словно изгоняя из головы все прочие мысли. Во рту и горле Анатоля страшно пересохло, но боль в груди и ноге стала тупой. Он с усилием сглотнул, пошевелил языком, стараясь увлажнить рот слюной. Откашлялся, затем повернулся — очень медленно — в сторону соседа. Теперь он мог его видеть.

— Сколько? — слабым голосом спросил он. Он не был уверен, что хочет спросить, но, отчего-то, сам вопрос показался важным.

Молившийся священник умолк и повернул к Анатолю изможденное лицо.

— Сколько я спал? — спросил Анатоль.

— Я не знаю, — хрипло ответил священник. — Часа два, может, три, прошло с момента, когда они принесли вас назад. — Он словно бы замешкался, вспоминая, нахмурив брови.

— Асмодей решил показать мне путь к просветлению, — проговорил Анатоль. — Ввел мне в вену какое-то лекарство, потом стал растравлять мои раны. Какая-то женщина остановила его. Что, Асмодей действительно расследует тайны человеческих снов?

— Он располагает чужой силой, — отвечал священник. — Но у ведьмы ее больше. Она, пожалуй, опаснее остальных двоих.

— Вы имеете в виду женщину, которая принесла меня назад? Она ведьма? — «Ева невинна, — подумал он. — Как Дева Орлеанская, хотя ее и называют ведьмой».

— Она величает себя Гекатой, — сказал ему отец Фериньи, и голос его звучал на сей раз спокойно. — Пусть вас не вводят в заблуждение ее внешность и манеры. Этот самозваный Асмодей — больше шоумен, чем маг, а она — более близкая помощница того, кто остается за кадром, управляя всеми пешками. Она более тонкая последовательница Отца Лжи.

— Если он Антихрист, значит, она должна быть Вавилонской блудницей? — проговорил Анатоль.

— Пожалуй, что так, — согласился священник.

Дверь в келью открылась, и вошла та самая заурядная женщина. Она была одна. — Пожалуй, что так, — сказала она Фериньи, видимо, услышав сказанное о ней на пороге. — Может, в этом случае я должна ехать на алом звере о семи головах, с десятью рогами? И держать золотой кубок, до краев полный скверной? Вам бы лучше грезить о чем-нибудь более приятном, чем то, что написано в вашей секретной книге. Ваши собратья, люди с рыбьей душой, уже видели представление, повествующее о грядущем, пусть даже и упорно считают своего собственного ангела отличающимся от остальных.

Она говорила на лучшем французском, чем Асмодей, могла даже сойти за местную.

— Бог един, — промолвил священник. — Он — наш Спаситель.

Она дотронулась до его лба. — Я бы могла сказать Асмодею, что вы не знаете, где книга, и он бы поверил, — негромко произнесла она. — Сделать это для вас, страдалец?

Священник не отвечал.

— Конечно, это неправда, — продолжала она. — И вам бы это не понравилось, верно? Вы можете сказать ему неправду, при этом станете героем, но, если я сделаю это за вас, дело другое. Самое смешное то, что ему в этой книжке не больше проку, чем вам — вам и прочим, таким же серым котам в полосочку. Оба вы враги науки, однако, вцепились в собственные представления об истине. Пожалуй, Асмодей собирается передать это Харкендеру, но вряд ли, слишком уж он ревнует к бывшему хозяину. Вы ничего не потеряете, если отдадите ему книгу, кроме шанса стать мучеником. Или это наполняет вас гордостью?

Анатоль по-прежнему видел лицо священника, видел, каким сердитым оно сделалось во время этой речи. Священник смотрел на женщину, как любой слуга Божий смотрел бы на ведьму, выслушивая ее соблазняющие слова, хотя и не произносил вслух: «Изыди, Сатана!»

«Да он безумец! — поразился Анатоль. — А она — разве нет?»

Женщина повернулась, взглянула на Анатоля. Ее мясистые щеки покрылись бледными пятнами, глаза и губы казались еще уже благодаря изучающему выражению. Она даже на обычную проститутку бы не потянула, не говоря уж о легендарной блуднице Апокалипсиса, разъезжающей верхом на звере.

— Речь вашего друга необыкновенно изобретательна, так ведь? — сказала она. — И еще: последователи римской церкви объявили бы его гнусным еретиком, ведь он придерживается ереси альбигойцев, считавших, что материальный мир был сотворен дьяволом — как ловушка, и только дух несет в себе дыхание Бога. На членов этого Ордена охотилась Инквизиция с незапамятных времен, но они и сами с собой обращались немногим лучше, нежели их гонители. Его собратья голодали, истязали себя веками, искренне веря, будто умерщвление плоти есть тернистый, но единственный путь для спасения души. Он должен быть благодарен Асмодею за его дар в виде стигмат, которыми он, без сомнения, гордится, даже если и не возражал бы против их исцеления.

Анатоль не знал, что ответить. Казалось, несмотря на ее сверхъестественный разум, она ошибочно поняла причину его молчания, ибо спросила: — Это очень больно?

Она протянула руку и положила ему на щеку, провела до подбородка, потом — над макушкой, описывая овал указательным пальцем.

Он не понимал, какой ощущал дискомфорт, пока это не закончилось. С благодарностью он глубоко вздохнул, но благодарность ограничивалась сознанием того факта, что, если она сумела сделать такое, значит, и вправду, обладает силой ведьмы… если не большей. Он пристально посмотрел на нее, но она не утратила своего вида распустехи, слишком старой и уродливой, чтобы быть кем-то еще.

— Кто ты? — спросил он.

Она скупо улыбнулась. — Ты начинаешь верить. Я думала, ты сильнее будешь упорствовать в неверии — но, видимо, ты сумел оглянуться на весь этот странный период бреда, если только вообще способен оглянуться.