бояться. Двадцать пять лет ты провел в мечтах, но сейчас настало время для новой, более страстной, мечты. Пойдем же, воссоединимся с компанией ангелов — и поспешим, ибо разрушение уже подступает, и голодный хаос лижет нам пятки!
Мерси не могла бы воссоздать выражений, сменявшихся на лице Стерлинга, когда он уронил ручку. Она не слышала, как он говорил, если говорил вообще. Но увидела, как он тянется схватить бесплотную руку, протянутую Харкендером. Она видела, как он растворяется в некоей темноте, ощущала, как он делает шаг, выносящий его из мира, помещая в подобие колыбели, которую она и Харкендер создали для его безопасности. Она почувствовала себя лучше, когда он тоже стал частью их группы, ибо знала, как странно ощущать это ему, а значит, у нее было преимущество перед ним.
«Теперь нас трое, — думала она, пока они проваливались сквозь ткань вечности, но понимала, что ошибается. — Нет, нас было трое еще до этого, ведь чье-то лицо — было ли это лицом? — с улыбкой приветствовало ее, но это не было лицо Харкендера, но даже и не лицо серафима. Мы составляем четверку, сплетенную в общий узор, который простирается не на три известных измерения, а на большее их число… а скоро нас будет еще больше».
Она чувствовала, как растворяется страх, в то время как она становится хранительницей знания. Тот факт, что ей стало это известно, дал ей понять: она вовсе не потеряна, не беспомощна, ибо в этой реальности, хотя и чужой, прогресс точно так же возможен.
Харкендер уже протягивал другую бесплотную руку, нашептывал слова приглашения и соблазнял кого-то. На сей раз он воспользовался голосом Стерлинга. Мерси не знала, благословил ли Стерлинг его на это деяние.
— Следуй за мной, вервольф, — произнес голос. — Волею Махалалела, время пришло. Если желаешь стать свободным, если желаешь понять, желаешь узреть лицо того, кто сотворил тебя тем, кто ты есть, идем! Возьми мою руку и сделай шаг во тьму — в последний раз. Твоя судьба, наконец, в твоих руках, это конец, к которому ты стремился!
Спустя мгновение их стало пятеро. Мерси знала это, хотя и не различала индивидуальности Стерлинга или ментальности, принадлежавшей Пелорусу.
«Могут ли остальные убедить себя в том, что нас пятеро? — спрашивала она себя. — Достаточно ли им интеллекта, чтобы представить себе картину единого существа, коим мы стали и становимся. И только ли мне не дано определить четвертое и пятое измерения? Если так, почему я вообще стала частью всего этого?»
— Выйди к нам, — сказал Харкендер, используя голос, содержавший в себе композицию голосов, так что невозможно было вычленить чей-либо тембр. — Выйди к нам, химера, и отзови то, что было украдено у тебя, без чего ты беспомощна и несовершенна. Вот момент, ради которого ты создана, вот цель, с которой тебя послали на землю. Выйди и
Сквозь ртутную мглу окошка в мир она увидела живого сфинкса, чье красивое и усталое лицо оживляло неожиданно ласковое выражение. Сфинкс не стала медлить, и Мерси ощутила ее приход как яркий прилив эмоций. Разум, который это существо добавило к их общему организму, был мощным и восприимчивым. Мерси он показался странно механическим, эксцентричным и в то же время холодным, оперирующим в узком русле и столь лихорадочным, что не помнил даже собственного имени. Мерси никогда не верила, что сфинкс может испытывать страх, но теперь знала: может, да еще и граничащий с кошмаром.
Вспышка кошмара испарилась, когда шесть-в-одном совершили новый полет, словно парение на ангельских крыльях. Окно, сквозь которое теперь смотрела Мерси, напоминало трещину. Словно бы существу, частью которого она стала, недоело лицезреть землю, и оно предпочитало компанию звезд.
Это их общее существо все еще не было полным, законченным, но Мерси казалось, что им больше нет нужды умолять, угрожать или соблазнять, требовать или заставлять: нужно лишь складываться внутри себя. Словно шесть могли превратиться в семь лишь взмахом руки.
Мерси ощутила лишь легчайшее представление о седьмом. Ему она не могла дать никакого имени. Когда миновал кульминационный момент соединения, она, однако, наконец, вспомнила, чье лицо мелькнуло краткой вспышкой, и кого она узнала, когда входила в божественный, всепожирающий огонь. Она помнила ангела, которого не узнала прежде, ибо не знала, что он — ангел.
— Гэбриел Гилл, — сказала она сама себе, так как у нее еще оставался голос и сущность, с которой она себя идентифицировала. — Это был Гэбриел Гилл, вовсе даже не мертвый.
Она бы рассмеялась при мысли, как такое нелепое существо, выхватившее ее из мира, ставшее спицей в столь изощренном колесе, могло выйти из утробы жалкой шлюхи, но у нее не было времени. Времени больше не оставалось. Они уже были в полном полете, настоящем, а не в парении. Они летели и кружились — ради восторга самого полета. Нечто преследовало их: нечто темное и огромное, гораздо более кошмарное, чем ужас сфинкса.
Кем бы ни был преследователь, она знала: обладай он хоть каким-то милосердием, он не проявит его ни к Мерси, ни к ее спутникам. Непонятно было, как можно его увидеть, ибо у нее не было глаз, а все окна мира уже оказались наглухо закрытыми, но, если она извернется и сможет посмотреть «назад» и «вверх», то, пожалуй, узрит опасность.
И сделала это.
Сама не поняла, как, но сделала. Она посмотрела наверх, не с помощью обычного человеческого зрения, но зрением встревоженного, напуганного и преследуемого ангела. Не было слов для описания того, что она «увидела». У него не было ни лица, ни формы. Ничто в его «внешности» не вызывало обычного страха. Но все равно, она знала, что это — наихудшее из всего, существующего в мире: воплощенная смерть, боль, ад, утрата… все, что не есть жизнь, не есть надежда, не есть существование.
Она хотела закричать, и не смогла.
Нечто, бывшее с ней и внутри нее, ощутило ее опустошенность, и взлетело на своих ангельских крыльях, чтобы закрыть и уберечь ее.
— Не бойся, — сказало оно ей, — Мы держим путь на Небеса, и ему нас не схватить.
Говоривший не был Джейкобом Харкендером, не был даже Гэбриелом Гиллом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она со смехом назвала имя: сама Мерси.
И она радостно уснула.
Геката изучала бледные черты Лидиарда, заострившиеся от мучительной боли. Он был стар, но не сломлен. Его защитник не щадил его, не шел навстречу его желаниям, но это могло помочь Лидиарду стать сильнее и мудрее. Она на это надеялась.
— Было ли важным сообщение Домье? — деликатно спросила она.
Он покачал головой — скорее, изумленно, нежели отрицая. — Важным был сам факт его доставки, но значение содержания неочевидно.
Гекату это не удивило. Она не могла утверждать, будто ей известен каждый шаг этого странного танца, но ясно одно: важнее форма, нежели смысл. Между этими непонятными инцидентами существует скрытая связь, которую воспринимают ангелы и которая препятствует их действиям. У нее не оставалось иллюзий относительно собственного участия в разворачивающейся драме. Хоть она и вольна действовать как хочется, ей тоже необходимо следовать своего рода предписаниям, и она уже сделала больше, чем от нее ожидалось.
— Как продвигается работа Стерлинга? — спросил Лидиард. — Она обнаружил секрет мутации? Овладел наукой о бессмертии?
— Не уложился во времени, — ответила она. — Как и все мы, хотя наши хранители и творят новые чудеса от нашего имени. Последняя битва в войне между ангелами уже началась, и я не могу поверить, что они подготовились к этому сражению.
— Это никому не под силу. Даже те, кто может выбрать момент для нападения, движутся слишком быстро, если только не пожертвуют элементом неожиданности. Создатели войн не заботятся о пушечных выстрелах. Они живут в мире грез, где царствуют карты и стратегии, Великие Войны и священные цели. Мы же простые исполнители, ты и я, и нам никогда не оказывалась честь спросить нашего совета или консультации. Этим заняты другие, мы же лишь идем следом. И даже лишены возможности поднять мятеж или дезертировать.
