Но другая часть Амалакса, «Как странно, порой кажется, что в нем больше, чем одна душа» — подумал Габриэль, считала, что мальчик пока не оборотень и не чародей, и, несмотря на то, что у него какая-то иная сущность, его можно мучить и заставлять страдать. И если бы только не страх перед возмездием вервольфов, Амалакс не замедлил воспользоваться этим. И снова в нем заговорила похоть, ведь он не мог начисто отбросить ее, пока все соблазнительные изгибы тела Моруэнны четко проступали под тонкой рубашонкой.
— Ты довольно скоро почувствуешь разницу, — заметил из-за двери голос, вмешавшийся в их разговор. — Ты научился пробуждать свет в зеркале намного быстрее, чем я могла надеяться, и скоро в состоянии будешь приступить к изучению путей боли. Тогда тебя покинут все страхи, и ты обретешь свое истинное наследие. Мечтай, малыш, мечтай, о такой силе, которая может завершить этот пустой век пустых людей… — И здесь Мандорла остановилась, но Габриэль, казалось, слышал, как она мысленно продолжает: «
Он в изумлении поднял глаза, и Мандорла встретила его испуганный взгляд. Ее бездонные фиалковые очи сияли. Она улыбнулась, как будто поняла по его движению, что он, конечно, слышал те мысли, которые она умышленно вложила в его голову.
— О да, — произнесла она мягче, чем ей когда-либо удавалось на его памяти — И это. Пока мы не узнаем, где пределы твоей мощи, мы можем на
9
Габриэль проснулся абсолютно убежденным в том, что голос он слышал не во сне, а наяву: пока он спал, кто-то звал его. Но голос был почему-то искажен и приглушен, как будто звучал на другом конце вселенной. Пробудившись, он не стал слышать этот зов четче и яснее, и голос, если он вообще был, быстро затерялся среди нахлынувших чувств бодрствующего сознания.
Мальчик вылез из постели и протянул руку, чтобы коснуться поверхности зеркала, которое лежало рядом на столике. Пальцы безошибочно нашли его, и тотчас внутри вспыхнул загадочный синий свет. Габриэль оделся так же быстро и проворно, как одевался для тайных ночных вылазок в Хадлстоуне.
Хотя дверь никогда не запиралась, Габриэльс до сих пор предпочитал не выбираться из своей спальни в доме Калеба Амалакса. С течением времени его изначальное беспокойство прошло, но любопытство до сих пор было полностью поглощено играми с зеркальцем. Эти игры открывали ему доступ к зрелищам, намного более причудливым, чем кто-либо мог надеяться повстречать в этом мире. Теперь, хотя, он не вполне понимал почему, он чувствовал, что настало время для более практического, земного применения своих способностей.
Ему ни на миг не пришло в голову, что можно предпринять первую экскурсию днем, когда его запросто может увидеть каждый из обитателей этого загадочного дома. Ночь была его временем, как и в Хадлстоуне, но мысль о том, что многие из тех, с кем он делит новое жилье, тоже предпочитают часы тьмы, уже не могла остановить его любопытства.
Был самый черный ночной час. В Хадлстоуне это всегда было временем безмолвия и непроницаемого мрака. Но здесь, в Лондоне, улицы никогда полностью не были бесшумны и темны, и когда он пригасил свой волшебный фонарь, оставалось еще достаточно света, чтобы видеть происходящее вокруг.
Габриэль не стал обувать новые башмаки, подаренные на днях Мандорлой, со слишком твердой подошвой, чтобы перемещаться бесшумно, но двинулся вперед на площадку и дальше по коридору в одних чулках. Так как он не считал себя пленником, у него не возникло мысли о побеге. Он не имел ни малейшего намерения покинуть этот дом, ему хотелось только посмотреть помещения, измерить их протяженность и узнать побольше о здешних обитателях.
Он изначально предположил, что дом похож на Приют с одной-единственной лестницей. Но вскоре понял, что все не так просто. Коридор за дверью его спальни не завершался тупиком ни с одной, ни с другой стороны, но поворачивал под прямым углом и там, и там. Да и это была еще не вся его протяженность. Габриэль насчитал с десяток дверей и отыскал два пролета бегущих вниз ступеней, а также лестницу покороче, поднимающуюся наверх и заканчивающуюся наклонной крышкой люка. Сквозь трещину