Лондонские оборотни

Элинор Фишер. В течение каких-то минут, прошедших с начала его сна, он почувствовал, что знает о ней значительно больше, чем любой человек имеет право знать об ощущениях и чувствах любой другой личности.

Он, например, узнал, что занятие любовью, в которое она и сэр Эдвард только что погрузились, было не столь яростным и страстным, как она могла бы предвкушать после того, как они были разлучены на такое долгое время. Он узнал и о том, что, Элинор изо всех сил старалась выбросить из головы это понимание, и иметь возможность полностью отдаться удовольствию от встречи, она не в состоянии была это сделать. Лидиард разделял с ней подозрение, что Таллентайр уделил первое и наиболее пылкое внимание своей жене, и тоже не оправдал ее ожиданий, приберегая более сильную страсть той, чьи отношения с ним не омрачены ни чувством долга, ни сложностью трудных ухаживаний. В результате, он разочаровал обоих женщин, и данную ему судьбой, и выбранную им самим.

Все происходило так, как будто Лидиард мог слышать ее затаенные мысли так же ясно, как и она сама: Зачем мужчине вообще иметь любовницу, если не для того, чтобы дать себе свободу и роскошь чистой страсти? А если страсть теперь угасла, это может означать только то, что любовница более не соответствует своему назначению, и надоела мужчине ?

Память о том, как они прежде предавались любви, столь же свежая, как жила в ее сознании, не шокировала проникшего в ее мозг Дэвида, как и казавшиеся циничными воспоминания, вызываемые в памяти. Она, кажется, всегда знала, что, в один прекрасный день, ее «бросят» или «прогонят», или какой там еще расхожий штамп существует для вежливого выражения сути этой ужасной катастрофы. Но она была поражена, видя начало этого процесса, как раз тогда, когда баронет, несколько месяцев проведя за границей, за долгое отсутствие должен был бы испытывать сильный аппетит, притупленный слишком долгим знакомством.

Могло ли, в конце концов, быть правдой, рассуждала она, чтобы легендарные проститутки Парижа и Рима были настолько искусны в своем деле, чтобы заставить любую английскую шлюху казаться всего лишь потрепанной сучкой?

Лидиард пытался совершенно безрезультатно отделиться от сознания Элинор, но он, видимо, еще не настолько хорошо владел своей силой, чтобы быть способным добровольно разорвать эту нить. Барахтаясь в мыслях девушки, он обнаружил, что сознает, как неуверенные движения сэра Эдварда заставляют ее ощущать колющую и режущую боль, а тревога не дает ей добраться хотя бы до того пика наслаждения, к которому она приходила обычно. Таллентайр, вероятно, и не догадывался, что за мысли пробегают в голове его симпатичной подруги: Я слишком стара, чтобы опять начинать сначала в этом ремесле, и, если это конец, ничего мне не осталось, как стать бродяжкой и доживать жизнь в одиночестве, и пойти мне некуда! — и Лидиард ощутил тяжелое бремя на своих плечах оттого, что на него обрушили такое ужасное знание.

Теперь нетрудно стало поверить в то, в чем уверял его Зефиринус, все это работа самого дьявола, охотящегося за проклятыми душами с помощью плода Древа Познания в качестве приманки.

Когда Таллентайр кончил, и ее сердце продолжало колотиться, хотя и не в лихорадке страсти, он еще некоторое время оставался в ней, обхватив своими длинными руками и прижимая к себе, почти так, как будто она была его дочерью, которую он лелеял. И тогда она почувствовала себя в большей безопасности. Элинор верила, что руки мужчины всегда честнее, чем его раздувшийся член, ведь руки подчиняются разуму и сердцу, а пенис только животному инстинкту. Но вскоре он разжал объятия, и Лидиард почувствовал, как сомнения вновь каскадом заструились в ее мыслях, застучали в висках, как крупные твердые градины.

То зрение, которое было Лидиардом, не могло сделать ничего иного, как только смотреть, оно не могло объяснить страдающей женщине: то неладное, что происходит с Таллентайром, не имеет никакого отношения к ней. Была бы у него такая возможность, Дэвид мог бы по-доброму разубедить эту несчастную и разъяснить ей, что вовсе она не утратила своего места в тайном мире воображения Таллентайра, как видение желания Она все еще имеет власть накладывать на него свои скромные чары, пленять его душу. Как сможет она понять, что не какая-нибудь песнь соперницы-сирены сделала его глухой к ее музыке — это другая, не связанная с ней забота баронета…

Но зрение молчаливо, а утешение существует только для слепых.

Бесполезно было просто желать, чтобы ему можно было утешить ее в этих опасениях, ведь если бы каким-то чудом Лидрарди смог с ней заговорить, одно только звучание чьего-то голоса, помимо собственного, перепугало бы ее и заставило бы сомневаться в своем рассудке.

Теперь она поглаживала тело Таллентайра, очень нежно. При помощи деликатной фамильярности своих прикосновений она снова восстанавливала прочное согласие, существовавшее между ними раньше и связывающее их вместе. Именно благодаря этому тонкому чувству она сохраняла себя для него, а он, в свою очередь, берег ее для себя. Удовольствие, получаемое ею от этого действия, было достаточно невинным, и все же Лидиард не мог считать его второстепенным без ужасающего ощущения стыда. Он испытал облегчение и радость, когда она прекратила ласкать Таллейнайра и выбралась из постели, надевая шелковый халат, расшитый разноцветными драконами в восточном стиле. Но Дэвид все еще был вынужден наблюдать за ней и разделять ее восприятие, кокетливое желание, чтобы одеяние не скрывало белизны бедер и выпуклости груди, когда она пошла принести еще вина.

В теплом расслаблении после удовлетворения похоти, говорила она себе, Таллентайр, вероятно, вынужден будет снова заметить ее и останется доволен тем, что увидит.

Глазами Элинор Лидиард наблюдал, как сэр Эдвард садится в постели своей любовницы и принимает вино, из ее ласковых рук. Вместе с ней Дэвид наблюдал, как Таллентайр отхлебнул первые несколько глотков с большой жадностью, держа стакан рукой, которая могла бы дрогнуть, если бы он сурово не следил за ней.

— Что случилось, Эдвард? — спросила она, понимая, что между ними образовалась какая-то пустота, которую может заполнить только озабоченный вопрос. — Уж не подцепил ли ты в Египте какую-то лихорадку, а теперь ее оживила в тебе гнилая английская весна?

— Нет, — ответил он. — Я из тех немногих избранных, кто способен расцвести посреди сухой жары и яркого солнца. Бедняга Дэвид заболел, когда его укусила змея, и я думаю, что холод делает его намного несчастнее, чем он мог бы быть, но я совершенно здоров.

Бедняга Дэвид! — подумал Лидиард, и сейчас же приобщился к тем странным мыслям, которые появились у Элинор Фишер при упоминании его имени. Она думала, что ни разу не встречала Дэвида Лидиарда, но много о нем слышала, и вполне обоснованно надеялась когда-нибудь с ним познакомиться, ведь, как ей говорили, обычно наступает время, когда каждый мужчина представляет свою любовницу сыну, или же тому, кто заменяет ему сына. Лидиард невольно признал реальность такой возможности, или пустую фантазию. Наверняка когда-нибудь сэр Эдвард потребует у нее «обучить мальчика», даже не понимая, что все это время Лидиард был для нее всего лишь предметом для разговора, безликим существом, о котором сэр Эдвард говорил с безграничной любовью.

Лидиард никогда не слышал, чтобы сэр Эдвдард говорил с безграничной любовью о ком-то или о чем-то, но полагал, что любовницы и существуют для того, чтобы проявлять к мужчине снисхождение, а снисхождение легко может превратиться и в сентиментальность, и в похоть. Такие мужчины, как сэр Эдвард, никогда не бывают сентиментальными ни с друзьями, ни с сыновьями, и очень редко, со своими женами. Но с любовницами они свободны в выражении чувств.

— Я-то сама здорова. — заверила Элинор баронета, хотя он ее и не спрашивал об этом, — На Рождество простудилась, но теперь мне значительно лучше.

— Рад это слышать, — сообщил он ей, хотя с таким видом, что для нее, и для Лидиарда, стало ясно, ему совершенно наплевать, слышал он ее слова или нет. — А я болел какой-то лихорадкой, очень недолго, и мне снились враждебная тьма, живой сфинкс и громадный серый волк, но мне тоже уже лучше, хотя этот сон преследует меня каким-то безумным и искаженным образом и никак не желает меня покидать.

— Со снами так часто случается, хотя люди редко это обнаруживают. — утешила его Элинор.

Иронию, показавшуюся ей весьма умной, Таллентайр абсолютно не заметил. А она не знала, что тут есть еще один слушатель, чьи жизненные обстоятельства делали для него невозможным упустить тот