Брайан М. Стэблфорд
Течение Алкиона
ПРОЛОГ
На планете, названия которой я не знаю, на склоне большой горы приземлилась «Джевелин». Ее окружают черные валуны, которые человек сдвинуть не в силах. Я замазал трещины в ее серебристой обшивке грязью, но двери у нее больше нет. Внутри она не очень повреждена: правая рубка управления и хвостовые стабилизаторы безнадежны, но стены жилого отсека все еще прочны. Все не так уж и плохо, если не считать того, что строилась она, чтобы стоять вертикально, а лежит на боку. А разве можно спать в вертикально расположенной койке?
Где-то в тридцати или сорока ярдах от корабля в землю вбит крест. Это могила Лэпторна. Она неглубокая, потому что здесь, в этих неспокойных скалах, мало земли. Крест часто падает, словно ветер специально находит его и вырывает. Лэпторна здесь явно не ждали. Меня тоже. Ветер постоянно бубнит мне об этом.
Слева и справа, если взглянуть с горы, вид оживляется еще более гигантскими склонами ленивых черных скал, а перед местом, где я остановился, есть канал, ведущий вниз к равнине через пепельного цвета пустыню. Далеко за обширными песками другие горы образуют стену, которая светится всеми цветами от красного до фиолетового по мере того, как солнце с рассвета до заката вышагивает по серому небу
Коричневые тучи торжественно движутся через мрачное небо, омывая черные лики гор слезами дождя. Постоянно клубящаяся пыль, которая, как и горы, меняет цвет с течением дня, застилает густые кусты, движущиеся пески, серые гребни гор.
У меня длинная борода. Волосы я никогда не стригу, разве что пряди, которые лезут в глаза и мешают смотреть. Я не гордец и за чистотой не слежу, живу в скудости и печали, ничего не делаю для того, чтобы показать, что я человек. Я — завоеватель, я — зверь. Мне незачем напоминать себе, что я из других мест. Я здесь незваный гость.
Еще один день проходит, пустыня сейчас холодного сине-зеленого цвета. Я не всегда чувствовал такое отчаяние. Раньше я ходил вниз на равнину, чтобы принести воды из маленького пруда, который постоянно наполнялся дождевыми потоками, стекающими со склонов. Я приносил воду для питья и стирки. Но со временем я обнаружил, что если не мыться, то можно ходить за водой раз в три дня, и я обленился. Уже давно.
Раньше дни мои были заполнены починкой моего жалкого пристанища, попытками улучшить свою безрадостную жизнь. Я исследовал все возможности местности и решил, что совершу кругосветное путешествие вокруг планеты, которая мне досталась в награду за все мои невзгоды. Но то, что я обнаружил на вершине, за дальней равниной, и на других склонах, не стоило усилий, которые я затратил для того, чтобы добраться до них, и умственная усталость вскоре увлекла мое приключение в пучину бессмысленности.
Настоящее никогда не занимает мой ум. Каждый день похож на предыдущий, и поэтому какой прок вести им счет или польза в попытке придать какому-нибудь из них индивидуальность. Если я о чем-то и размышляю, то никогда о завтрашнем или вчерашнем, но всегда о далеком прошлом, до того как «Джевелин» стартовала с какой-то захолустной планеты Венца и отправилась в путешествие, которое закончилось ее гибелью и смертью Лэпторна, а также моим отчаянием. Я помню другие времена, другие корабли. Как-то одно время я жил на теневой стороне планеты, которая вращалась на внутренней орбите гигантского голубого солнца. Кораблям приходилось забираться внутрь космопортов, спрятанных в глубоких пещерах, полностью защищенных от губительной радиации.
В системе не было ни одного пригодного для жилья местечка, и только в глубоких, похожих на лабиринты проходах под поверхностью была возможна жизнь. Люди жили в городах, построенных в сотоподобном сердце планеты, вдали от несущей смерть ночи и холодной темноты.
Воздух всегда был теплым и перенасыщенным запахами — на заднем плане ужасный запах разложения и пота и резкий запах духов, чтобы его перебить, так как совсем заглушить его было невозможно. Наибольшей ценностью на планете был свет, — мягкий свет, добрый свет, согревающий свет, успокаивающий свет, безболезненный свет. Всем планетам необходимо то, чего нельзя найти рядом с ними. Имея светлую сторону, которая была адом, и темную, над которой не было даже звезд, эта планета встретила людей, знающих истинную красоту света, способных определить его структуру и понять внутренние свойства его строения.
Мы с Лэпторном частенько гоняли наш корабль — тогда это был «Пожиратель Огня» — туда и обратно, пытаясь найти разные устройства, которые использовались для освещения, — экзотические вещества, употреблявшиеся в качестве топлива.
После трехлетней торговли с этой планетой и прожив на ней пятьдесят дней из каждых ста, Лэпторн поклялся, что он может определить цвет света порами кожи, а языком распознать его структуру. Он уже начал болтать о поисках совершенного света, когда я понял, что пора двигаться на свежие пастбища. Лэпторн был такой впечатлительный, чувствительный малый. Каждая планета оставляла какой- то след в его характере. Я — иной. Я — реалист.
Потом мы некоторое время работали для большой библиотеки на Новой Александрии. Лэпторну это не нравилось, потому что Новая Александрия находилась во внутреннем кольце — широкой трассе звездной цивилизации.
Земля находилась слишком далеко от богатых планет, чтобы остаться центром человеческой вселенной. Новая Александрия, Новый Рим, Новый Израиль, Пенафлор — были нашим домом среди звезд. Они были и нашим новым наследием, фокусом нашего будущего. Лэпторн их ненавидел и стремился к дальним берегам. Ему нравилось ощущать под собой чужую почву, подставлять лицо под чужое солнце, быть любимым чужеродными женщинами. Но здесь, в Ядре, можно было легче и больше заработать, а нам нужно было вышвырнуть на свалку «Пожиратель Огня» до того, как он сожрет себя, а заодно и нас. Вот и пришлось поработать на Новой Александрии.
Мы провели более двух лет, переправляя чужие знания и литературу, заказанную библиотекой. Книги, которые мы находили, были написаны на сотнях языков, многие из них были знакомы только тем, кто на них писал. Но проблемы перевода нас не касались. Мы просто собирали книги, добывая их правдами и неправдами, и доставляли в библиотеку. Мне нравилась эта работа, и даже Лэпторн отмечал, что в ней бывали хорошие минуты — те, что мы проводили на чужих мирах. Довольно странно, но я думаю, что это самая опасная работа, которой я когда-либо занимался. Я обнаружил, что жители чужих миров — и в этом, я думаю, они очень похожи на людей — довольно сдержанно относятся к деньгам, но до абсурда ранимы, когда речь идет о вещах, которые ни человеку, ни животным не приносят пользы.
Сейчас небо такое же черное, как и горы. Пустынная равнина не просматривается. Я развожу костер. Огонь дает немного тепла. Лэпторн пожаловался бы на его скучный цвет и скверный вкус. Но это все, что у меня есть. В коробке остался запас энергии, но вся она предназначена для одной-единственной цели: поддерживать слабый и бесполезный — я был в этом уверен — радиосигнал о помощи, который был моей последней надеждой на вероятность спасения. Радиосигнал имеет ограниченный диапазон, и вряд ли какой-нибудь корабль попадет в зону его действия, потому что нахожусь я в пределах черной туманности, куда ни один из здравомыслящих капитанов свой корабль не поведет. Но радиосигнал — моя единственная связь с миром за горами и, конечно, заслуживает всей оставшейся энергии «Джевелин» до последней капельки.
Поднятые ветром тучи песка скрипят у подножия склонов. Костер потрескивает. Кажется, что ветер постоянно меняет направление таким образом, что, где бы я ни сидел, он несет дым прямо мне в лицо. Ну и вредный здесь ветер. Крест на могиле Лэпторна утром снова будет лежать. Мотыльки, привлеченные игрой огня, мелькают перед глазами. Их тени трепещут в свете костра.
Искры, летящие из огня, напоминают мне звезды. Хотелось бы мне быть мотыльком, чтобы снова
