ощущал разницы в возрасте.
— В космическом порту Нью-Йорка.
— Вы можете выбраться оттуда? Я заколебался.
— Нет денег?
— Нет, — сказал я. Все было удивительно легко. Мне даже не пришлось просить его.
— Я перешлю вам немного через ближайший пункт.
— Я в Северной Зоне, — сказал я.
— Как ваше полное имя?
— Грейнджер. Это все, что у меня есть. В картотеке есть удостоверение личности — никаких недоразумении не будет. Скажите, что я прилетел вчера, тогда можно будет справиться у администрации порта.
— Приезжайте как можно скорее, — сказал он. — Мы не можем говорить на эту тему по телефону. — Я подумал, что последние его слова были адресованы жене.
— Хорошо, мистер Лэпторн, — сказал я. — Спасибо. — Он отсоединился посреди моих благодарностей. Джонни принес мне рюкзак из кабинки, пока я звонил. Он отдал его мне.
— Будут деньги? — спросил он.
— Будут, — ответил я с кислым видом. Я похлопал его по плечу.
— Спасибо за завтрак, Джонни; я вернусь после того, как повидаюсь со стариками.
— Вы можете оставаться сколько захотите, — сказал он.
— Конечно, — спокойно ответил я.
— Мы еще увидимся, Грейнджер, — прокричал он, когда я выходил из дома. Я помахал ему рукой, не то приветствуя, не то прощаясь.
Пункт находился недалеко, через улицу за углом. На улицах было пусто. Даже несмотря на то что было утро, я чувствовал себя неуютно и одиноко в городе, который когда-то был полон жизни и энергии.
«Может быть, — подумал я, — вся Северная Зона спит, когда на линии, где работает Джонни, нет кораблей».
В пункте я набрал номер кибера в Иллинойсе и назвал себя. Нью-йоркская сеть проверила и подтвердила мое соответствие, и после мгновенного совещания обе линии решили, что я действительно имею право получить деньги от Лэпторна. Кредитная карточка, полосатая и прокомпостированная, медленно прошла через щель и упала на прилавок. Я изучил ее, но ни черта не мог разобрать в коде. Такого рода вещи обычно меняются очень быстро.
Я набрал запрос на панели, интересуясь, на какую сумму карточка. Надпись показала: шестьсот. Это была большая сумма, если только единый индекс цен не был выше уровня общепланетного. Я спросил. Оказалось, что не был. Два плюс два все еще давало четыре, и шестьсот было суммой, на которую я мог бы заехать гораздо дальше Иллинойса. Я мог бы долететь до Чикаго и на поезде добраться до дома Лэпторнов, истратив всего лишь десятую часть денег.
Думаю, что Лэпторну-старшему казалось логичным свободно распоряжаться мелкими деньгами, но эта чрезмерная благотворительность парализовала меня. Интересно, что он пытается купить?
«Он не может купить тебя за паршивые шесть сотен», — сказал ветер, и в его голосе прозвучало что-то похожее на ухмылку.
«И двести в месяц страховой компании, чтобы я не отделался слишком легко», — добавил я. Интересно, что у них за политика. Ни одна компания не стала бы страховать меня, если бы я собрался на Венец, в глубокий космос. Но это не имеет значения. Шестьсот — приличная сумма на мелкие расходы.
«Старик знает, что ты без гроша. Он знает, что ты был другом его сына. Он думает, что ты предпринял путешествие на Землю только для того, чтобы сообщить ему все и вручить то, что осталось от мертвого. Так неужели же он оставит тебя голодным? Он попытается помочь тебе».
«Спасибо, — сказал я. — Ты — большое утешение для космонавта, который находится в отчаянии».
«Всегда пожалуйста», — заверил меня ветер.
Мне пришло в голову, что ветер начинает разговаривать, как я. Он зарывается все глубже и глубже. Я подумал о дне, когда я стану больше похож на него, чем он на меня, но не стал распространяться по этому поводу, оставив его своему воображению
От пункта до внутреннего поля, на котором находились летательные аппараты, была всего пара миль, но я остановил такси. Я подумал, что если я и должен что-то Вильяму Лэпторну, так это скорость, с которой доберусь до него.
На летательном аппарате я задумался о людях, которых мне предстояло увидеть. Какие родители, соединив свои половины, могли дать миру Лэпторна? Он представлял собою странное сочетание беззащитности и неразрушимости. Какой дом мог породить его феноменальную ненасытность ко всему незнакомому и нечеловеческому? Я еще недостаточно знал родителей Лэпторна, чтобы сделать какой- нибудь разумный вывод. Мать его была суровой, отец — деятельным. Всего лишь поверхностные оценки. Возможно, подумал я, они были чересчур рациональны, а потому далеки от своего сына. Это породило атмосферу неуверенности и ожидания. Я представил юного Лэпторна, живущего как автомат, привязанного к бесконечному неизменному настоящему, не имеющего в перспективе ни прошлого, ни будущего. Может, накопился долг, который он обязан был заплатить? Может быть, и так, но если это было все, то звездные миры сожгли бы его за несколько недель. Что заставило Лэпторна продержаться так долго?
Ему было двадцать, столько, сколько сейчас Джонни Сокоро, когда «Пожиратель Огня» впервые коснулся чужой почвы. Ему было тридцать пять, когда «Джевелин» упала. Пятнадцать лет — большой срок, если постоянно впитываешь чужой воздух и чуждый образ мыслей. Я был намного старше, к тому же я высечен из твердого камня, но то, что я выжил, — просто чудо. Гораздо большим чудом было то, что Лэпторн остался непокоренным, непострадавшим, непомеркшим.
Можно ли то же самое сказать о его родителях? Непостаревшие, непокоренные, непомеркшие? Были ли они сегодня теми же, что и в тот день, когда он отправился в глубокий космос? Пятнадцать лет, возможно, даже не коснулись их в неизменном механическом окружении.
Со всеми чертами характера, приобретенными за эти пятнадцать лет, они, вероятно, распрощались позавчера.
Все это далеко не романтично. Мне всегда казалось, что таков образ жизни, который предпочитают богатые люди, — люди, изолированные от времени и от всего остального, защитившиеся от какой бы то ни было неприятности, механизировав свои дома и свою жизнь. Они атрофировались умственно и в общественном отношении, потому что никогда не пользовались своими мозгами.
«Ты боишься этих людей».
«Я их не боюсь. Они не могут причинить мне зла. Но я их не люблю. Я не могу их любить».
«Ты их даже не видел».
В точности ведь не имеет значения, кто они и что из себя представляют. Мне они не нравятся. Мне не нравится моя роль перед ними, их — передо мной. Нас связал Лэпторн, а это всего лишь иллюзия. Потому что Лэпторн, которого знаю я, и Лэпторн. которого знают они, два совершенно разных человека. Потому что мы с Лэпторном совершенно несхожи. Мы не подходим друг другу.
Даже если бы связующее звено было сейчас здесь и в добром здравии, я не мог бы полюбить их, а они меня. Это невозможно.
«Нельзя сказать, что ты одаренное существо, так ведь, Грейнджер? Парализован смущением и отсутствием понимания при каждом мысленном шаге. Ты что, не можешь даже сделать такое простое дело, как вернуть барахло своего напарника туда, где ему место? В этом виновна твоя личная бездарность или это вообще присуще всей твоей расе?»
«Ладно, — сдался я, — есть дела, в которых я не слишком уж блистаю. Ну и что с того? Думается, что присущая мне умственная ограниченность — моя, и только моя, но не могу же я расписываться за все человечество? Способности других, равно как и их отсутствие, — их личное дело».
«Почему ты никогда не произносишь своего имени, Грейнджер?»
«Потому что у меня его нет».
«Я знаю, что тебе оно неизвестно. Я знаю, что твои неизвестные отец с матерью не оставили тебе
