– Что же это? – спросил адмирал.
Русецкий задумался, не слишком ли далеко он заходит в погоне за удачей, но тем не менее рискнул:
– Вы знаете, до захвата немцами Польши я учился на врача. Я хотел бы продолжить эту учебу не только с людьми, но и с самцами Расы. Если будет мир, то нам надо будет так многому научиться у вас…
– Одна из моих главных забот в поддержании мирного сосуществования с вами, Большими Уродами, это чему вы можете научиться у нас, – сказал Атвар. – Вы уже узнали слишком много. Но я не считаю, что в медицине вы создадите нам большую опасность. Очень хорошо, Мойше Русецкий, пусть будет так, как вы сказали.
– Благодарю вас, благородный адмирал, – сказал Мойше. В каком-то американском фильме прозвучало выражение, почему-то запомнившееся Русецкому: «У этой сделки аромат розы». – Роза, – пробормотал он. – Точно как роза.
– Мойше Русецкий? – спросил Атвар с вопросительным покашливанием: Золрааг не смог перевести бормотание тосевита.
– Мы заключили сделку, благородный адмирал, – сказал Мойше, надеясь, что у розы будет не слишком много шипов.
Страха отклонился от микрофона и снял наушники, которые плохо прилегали к его слуховым перепонкам.
– Еще одна радиопередача, – сказал он, поворачивая один глаз в сторону Сэма Игера. – Я не вижу необходимости продолжать их, когда переговоры между Расой и вами, Большими Уродами, идут так успешно. Вы не можете себе представить, как вы должны были напугать этого тяжеловесного старого Атвара, чтобы вообще заставить его пойти на переговоры.
– Я рад, что он наконец уступил, – сказал Сэм. – Я сыт войной. Весь этот мир сыт войной по горло.
– Полумеры любого вида на Тосев-3 не приводят к успеху, – согласился Страха. – Если бы в раскраске главнокомандующего флотом был я, мы привели бы вас, тосевитов, к покорности быстрее и жестче.
– Я знаю, – кивнул Игер.
Беглый командир никогда не делал секрета из того, что предпочитает кнут, а не пряник. Сэм вспомнил об американской атомной бомбе, спрятанной где-то здесь, в Хот-Спрингсе, не более чем в нескольких сотнях ярдов от этой душной маленькой студии. Конечно, он не мог рассказать Страхе об этой бомбе: проговорись он – и генерал Донован приколотит его скальп к стене. Поэтому он заговорил о другом:
– Три не-империи, способные делать атомные бомбы, стали бы серьезной проблемой даже для вас.
– Истинно так. Конечно, это так. – Страха вздохнул. – Когда наступит мир – если он наступит, – что будет со мной?
– Мы не вернем вас обратно Расе, чтобы они отомстили, – сказал Сэм. – Мы уже поставили в известность ваших представителей в Каире. Это не очень понравилось им, но они согласились.
– Я уже знаю, – ответил Страха. – Значит, я буду жить всю жизнь среди вас, тосевитов США? И как же я буду проводить время?
– О! – Сэм начал понимать, к чему клонит беглец. – Некоторые самцы Расы прекрасно устроились у нас. Весстил научил нас удивительно многому по ракетной технике, а Ристин…
– Превратился в Большого Урода, – ядовито сказал Страха.
– А как вы полагаете, что он должен был делать? – спросил Сэм.
– Он – самец Расы. Он должен иметь достоинство помнить об этом, – ответил Страха.
Через секунду Сэм сообразил, кого вдруг ему напомнил ящер: английского сноба, который свысока смотрит на соотечественника, «ставшего местным» в Танганьике, в Бирме или где-нибудь еще. Он видел немало кинофильмов о джунглях с подобными персонажами. Беда в том, что он не мог объяснить это Страхе без риска оскорбить его еще сильнее.
– Может быть, когда мы заключим мир, то… – Ему надо было высказаться обиняком, но он сказал напрямую. – Мы добьемся и амнистии.
– Для таких, как Ристин, амнистия будет наверняка, – сказал Страха. – Он получит ее, хотя она ему не нужна, чтобы наслаждаться жизнью. Для таких, как Весстил, тоже возможна амнистия. Весстил многому вас научил – это истинно, Сэм Игер, как вы сказали. Но он попал к вам, тосевитам, по моему приказу. Он был пилотом моего челнока: когда я приказал, он был обязан выполнить приказ, и он его выполнил. Несмотря на помощь, которую он оказал вам, он может быть прощен. Но для меня, Сэм Игер, амнистии не будет. Я попытался свалить адмирала Атвара, чтобы не дать ему проиграть войну с вами, тосевитами. Я проиграл – а он, выиграл ли он эту войну? Думаете, он позволит мне жить на территории, которую получит Раса после наступления мира – если он наступит? Возможно, но я буду напоминать ему, что был прав, когда подверг сомнению его действия, я одним своим видом буду напоминать ему, что вторжение сорвалось. Нет. Если я еще должен жить, то должен жить среди вас, Больших Уродов.
Сэм медленно наклонил голову. Изменники никогда не возвращаются домой; похоже, что у ящеров дело обстоит так же, как у людей. Если бы Рудольф Гесс прилетел обратно в Германию из Англии, разве встретил бы его Гитлер с распростертыми объятиями? Вряд ли. Но Гесс в Англии был по крайней мере среди своих соплеменников-людей. Здесь, в Хот-Спрингсе, Страха попал в такую же ловушку, как человек, попавший в плен к ящерам, человек, которому суждено провести остаток своих дней с ними – или, точнее, на их Родине.
– Мы сделаем все, что сможем, чтобы вам было удобно, – обещал Игер.
– В этом же ваши лидеры и вы заверяли меня с самого начала, – ответил Страха. – И, насколько это в ваших возможностях, вы это сделали. Я не могу жаловаться на ваши намерения. Но они распространяются только на настоящее время, Сэм Игер. Если наступит мир, я останусь здесь как аналитик Расы и пропагандист этой не-империи. Разве это не наиболее вероятный вариант?
– Истинно, – сказал Сэм. – Вы заработали себе место здесь навсегда. Вы не хотите заниматься этим?
– Я буду – и это все, что я могу сделать. Но вы меня не поняли, – сказал Страха. – Я останусь здесь, среди вас, тосевитов. Наверняка останутся и несколько других самцов. И мы создадим нашу крошечную общину, потому что мы принадлежим Расе. Наши глаза будут обращены к тому, что будет делать здесь, на Тосев-3, основная часть Расы, и мы будем изучать это для лидеров данной не-империи и никогда не станем частью ее. Как жить в таком одиночестве? Возможно ли это? Я должен знать.
– Извините, – сказал Игер. – Я сначала не понял.
Еще до того, как немцы завоевали Францию, в газетах писали о том, как жили русские эмигранты в Париже. Если кто-нибудь из них уцелел, они наверняка отнеслись бы к Страхе с симпатией: им довелось извне смотреть на то, как большая часть их соотечественников строила что-то новое. Если это и не было адом, то во всяком случае неплохой тренировочной площадкой.
Страха вздохнул.
– Кроме того, через небольшое время – по меркам, которыми пользуется Раса, – сюда прибудет флот колонизации. Будут инкубированы выводки яиц. Будет ли среди них мое? Есть над чем посмеяться.
Его рот открылся – и остался открытым.
У некоторых русских эмигрантов были русские жены, у других – любовницы. Кому-то доставались жаждущие француженки. Страхе недоставало самки-ящера не так, как мужчине недостает женщины: если Страха не видел (вернее, не обонял) самку, он о ней и не думал. И тем не менее он продолжал рассматривать Расу как единое целое, к которому уже никогда не будет принадлежать.
– Это трудно, командир, – сказал Сэм.
