Оба сидевших на корточках у печки подняли головы. Старший поднялся на ноги. Очевидно, он и был полковником, хотя на его фуражке и мундире не было знаков различия. Ему было лет сорок, лицо узкое, умное, несмотря на то, что кожа загрубела от постоянной жизни на солнце и под дождем, а теперь еще и под снегом.
– Это вы? – Анелевич раскрыл рот от удивления. – Ягер!
Он видел этого немца больше года назад и всего в течение одного вечера, но не мог забыть его.
– Да, это я, Генрих Ягер. Вы знаете меня? – Серые глаза офицера-танкиста сузились, углубив сетку морщинок у их внешних краев. Затем они расширились. – Этот голос… Вы называли себя Мордехаем, так ведь? Тогда вы были чисто побриты.
Он потер свой подбородок, в жесткой рыжеватой щетине которого проглядывалась седина.
– Вы знаете друг друга?
Это проговорил круглолицый человек помладше, дожидавшийся, когда будет готов ужин. Голос его прозвучал разочарованно.
– Вы можете сказать так, Гюнтер, – усмехнувшись, ответил Ягер, в последнее мое путешествие по Польше этот человек решил подарить мне разрешение жить дальше. – Его внимательные глаза бросили короткий взгляд на Мордехая. – Я думаю, сейчас он очень жалеет об этом.
Вкратце дело сводилось к следующему. Ягер перевозил взрывчатый металл, украденный у ящеров. Мордехай отпустил его в Германию с половиной этой добычи, отправив вторую половину в США. Теперь обе страны создавали ядерное оружие. Мордехай радовался тому, что оно есть у Штатов. Радость по поводу того, что и Третий Рейх получил его, была куда более сдержанной.
Гюнтер уставился на него.
– Как? Он отпустил вас? Этот неистовый партизан?
Он говорил так, словно Анелевича здесь не было.
– Он так поступил. – Ягер снова окинул взглядом Мордехая. – Я ожидал, что у вас будет роль повыше этой. Вы могли бы управлять областью, а то и целой страной.
Мордехай менее всего мог предположить, что в первую очередь нацист подумает именно об этом. Он сокрушенно пожал плечами.
– Одно время я был на таком посту. Но потом не все обернулось так, как, по моим надеждам, должно было бы. Случается и такое.
– Ящеры выявили, что вы за их спиной ведете кое-какие игры, не так ли? – спросил Ягер.
В прошлом, когда они встречались в Хрубешове, Анелевич понял, что тот вовсе не был дураком. И сейчас ничего не сказал такого, что заставило бы еврея изменить это мнение. И прежде, чем молчание стало бы неловким, немец махнул рукой.
– Впрочем, бросьте беспокоиться. Это не мое дело, и чем меньше я думаю о том, что не является моими делами, тем лучше для всех. А чего вы хотите от нас здесь и сейчас?
– Вы наступаете на Лодзь, – сказал Мордехай.
Лично ему казалось, что этот ответ сам по себе исчерпывающий. Но он ошибся. Ягер нахмурился и произнес:
– Вы правы, черт возьми. У нас не так часто бывает возможность наступления на ящеров. Чаще они наступают на нас.
Анелевич тихо вздохнул. Вполне возможно, что немец не понимает, о чем он говорит. Он начал издалека.
– Вы ведь неплохо сотрудничали с партизанами здесь, в западной Польше, не так ли, полковник?
Ягер был в чине майора, когда Мордехай встречался с ним в прошлый раз. И хотя сам Анелевич с тех пор отнюдь не взлетел по карьерной лестнице, немец по ней наверняка поднялся.
– Да, это так, – отвечал Ягер, – почему бы и нет? Партизаны ведь тоже люди!
– Среди партизан много евреев, – сказал Мордехай. Подход издалека явно не сработал, и он резанул напрямую: – В Лодзи остается еще немало евреев, в том самом гетто, которое вы, нацисты, создали для того, чтобы морить нас голодом, до смерти мучить на тяжелых работах и вообще уничтожать нас. Когда вермахт войдет в Лодзь, через двадцать минут после этого там появятся эсэсовцы. И в ту секунду, когда мы увидим первого эсэсовца, мы снова перейдем к ящерам. Мы не хотим, чтобы они победили вас, но еще меньше мы желаем, чтобы нас победили вы.
– Полковник, почему бы мне не послать этого паршивого еврея подальше хорошим пинком в зад? – спросил молодой Гюнтер.
– Капрал Грилльпарцер, когда мне понадобятся ваши предложения, будьте уверены, что я обращусь к вам, – произнес Ягер голосом гораздо более холодным, чем все снега в округе.
Когда он снова повернулся к Мордехаю, на лице его было написано смятение. Он знал кое-что о зверствах, которые творили немцы с евреями, попавшими в их лапы, знал и не одобрял. В вермахте таких было немного, и Анелевич радовался, что его партнер в переговорах – именно этот немец. Но тот по- прежнему смотрел на проблему со своей точки зрения.
– Вы хотите, чтобы мы отказались от рывка, который дал бы нам выигрыш. Это трудно оправдать.
– Я вам скажу, что вы потеряете ровно столько, сколько выиграете, – ответил Анелевич, – вы получите от нас информацию о том, что делают ящеры. Если нацисты войдут в Лодзь, то ящеры будут получать от нас информацию обо всем, что касается вас. Мы знаем вас слишком хорошо. Мы знаем, что вы делаете с нами. И вдобавок мы прекратим саботаж против ящеров. Вместо этого мы будем нападать и стрелять в вас.
– Пешки, – пробормотал сквозь зубы Гюнтер Грилльпарцер. – Дерьмо, все, что нам надо, так это повернуть против них поляков, а те уж позаботятся.
Ягер начал орать на своего капрала, но Анелевич схватил его за руку.
– Теперь это не так-то просто. Когда война только начиналась, у нас не было оружия и мы не очень-то умели с ним обращаться. Теперь не то. У нас оружия больше, чем у поляков, и мы перестали стесняться отвечать огнем, когда кто-нибудь в нас стреляет. Мы можем нанести вам ущерб.
– Доля правды в этом есть – у меня был случай убедиться, – сказал Ягер, – но, думаю, Лодзь следует взять. Мы немедленно получим преимущество, достаточное, чтобы оправдать нападение. Помимо всего прочего, это передовая база ящеров. Чем я буду оправдываться, если обойду этот город?
– Как там говорят англичане? На пенни мудрости да на фунт глупости! Это о вас, если вы начнете снова ваши игры с евреями, – отвечал Мордехай. – Вам нужно, чтобы мы работали с вами, а не против вас. Неужели вам мало досталось от средств массовой информации после того, как весь мир узнал, что вы творили в Польше?
– Меньше, чем вам кажется, – сказал Ягер ледяным тоном, и лед этот предназначался Мордехаю. – Многие, кто слышал об этом, не верят.
Анелевич закусил губу. Он знал, что Ягер говорит чистую правду.
– По вашему мнению, они не верят потому, что не доверяют сообщениям ящеров, или потому, что думают, что люди не могут быть такими злодеями?
На это Гюнтер Грилльпарцер снова выругался и приказал часовому, который привел Мордехая в лагерь, повернуть винтовку так, чтобы ствол ее смотрел в сторону еврея.
Генрих Ягер вздохнул.
– Вероятно, и то и другое, – сказал он, и Мордехай оценил его честный ответ, – хотя «отчего» и «почему» сейчас особого значения не имеют. А вот «что» – это важно. Если, допустим, мы обойдем Лодзь с севера и с юга, а ящеры врежутся в одну из наших колонн за пределами города, фюрер не очень порадуется этому.
И он закатил глаза, чтобы дать понять, насколько далеко он зашел в своем допущении.
Единственное, что Адольф Гитлер мог сделать радостного для Анелевича, – это отправиться на тот свет, и лучше, чтобы это произошло еще до 1939 года. Тем не менее еврейский лидер понял, о чем говорит Ягер.
– Если вы, полковник, обойдете Лодзь с севера и юга, я обеспечу, чтобы ящеры не смогли
