который стал старостой евреев еще во времена, когда лодзинское гетто было в руках нацистов, и продолжал управлять ими при ящерах. Евреи-предатели, как и прежде, носили длинные пальто, кепи с блестящими козырьками и красно-белые с черным повязки на рукавах, выданные еще немцами. Они раздувались от сознания собственной значимости, но все остальные презирали их.
Полицейские не очень-то преуспели в очистке улиц. Из оружия у них были только дубинки, оставшиеся с тех времен, когда в Лодзи хозяйничали нацисты. Разгонять ими людей с винтовками было непросто. Анелевич знал, что еврейская полиция просила у ящеров оружие. Но все, что существовало до прихода ящеров, было для них неприкосновенно, словно Тора: ничего не менять, ни во что не вмешиваться. Полиции пришлось обходиться без огнестрельного оружия.
Старый еврей, управлявший телегой, груженной столами, поставленными друг на друга по четыре и пять штук, попытался пересечь Францисканскую улицу по Инфланцкой, в то время как поляк, водитель грузовика, ехал по Францисканской с грузом пустых молочных бидонов. Поляк попытался снизить скорость, но, похоже, у него были не в порядке тормоза. Грузовик врезался в телегу старого еврея.
Грохот, который поднялся после столкновения, был громче, чем шум самого столкновения. Задний борт грузовика был не очень хорошо закрыт, и молочные бидоны посыпались на мостовую и раскатились в стороны. Как мог видеть Мордехай, столы на телеге тоже не были закреплены и повалились на землю. Некоторые поломались.
Могло показаться чудом, но возница телеги не пострадал. Удивительно проворно для старика он соскочил со своего сиденья и побежал к грузовику, выкрикивая ругательства на идиш.
– Заткнись, проклятый жид! – отвечал поляк на родном языке. – Вонючий старый христоубийца, напрасно тратишь нервы на крик.
– Я ору из-за твоего отца, пусть даже твоя мать и не знает, кто он, – парировал еврей.
Поляк выскочил из кабины и набросился на еврея. Через мгновение они уже катались по земле. Народ сбегался к месту ссоры. Здесь и там люди нападали друг на друга и начинали новые стычки.
Полицейские – и евреи, и поляки – яростно свистели, стараясь разогнать толпу. Некоторые были втянуты в кулачную драку. Мордехай Анелевич и Берта Флейшман с интересом наблюдали за расширяющимся хаосом.
В этот хаос и въехала колонна ящеров. Некоторые грузовики были инопланетного производства, другие – человеческие, конфискованные. Грузовик ящеров начал сигналить – звук был такой, как если бы ведро воды вылили на раскаленную докрасна железную плиту. Загудели и другие машины, шум получался поистине устрашающий.
Никто на улице не обратил на него ни малейшего внимания.
– Какая жалость, – сказал Мордехай. – Похоже, что у ящеров опять задержка.
– Это ужасно, – сказала Берта таким же торжественным тоном. Они оба засмеялись. Берта продолжила тихим голосом. – Сработало даже лучше, чем мы ожидали.
– Пожалуй, – согласился Анелевич. – Ицхак и Болеслав оба заслуживают тех статуэток, которые американцы каждый год дают своим лучшим киноактерам.
Карие глаза Берты Флейшман заморгали.
– Они не смогли бы сыграть лучше, если бы репетировали несколько лет, не так ли? Остальные наши люди – да и люди из Армии Крайовой, – отметила она, – тоже действуют прекрасно.
– Да, в этой толпе большинство людей или наши, или из польской армии, – сказал Мордехай. – А в противном случае мы получили бы настоящий бунт вместо спектакля.
– Я рада, что никто не снял со спины винтовку и не пустил ее в ход, – сказала Берта. – Ведь не все знали, что это игра.
– Твоя правда, – сказал Анелевич. – И полиция, и водители грузовиков ящеров тоже этого не сделали. – Он показал в конец длинной колонны застрявших автомобилей. – О, смотри. Некоторые как будто стараются повернуть и использовать другую дорогу, чтобы выехать из города.
Берта заслонила глаза рукой, чтобы лучше видеть.
– Да, это так. Но, похоже, у них еще будут неприятности. Я вот думаю о тех, кто все это затеял. Кто бы он ни был, он сумел спешно вывести на улицу большое количество людей.
– Это определенно так. – И Мордехай улыбнулся ей. Она ответила ему улыбкой. Пусть она и не красавица, но ему нравилось, как она выглядит, когда радуется, как в этот раз. – Я думаю, эти несчастные грузовики еще долго не смогут никуда уехать.
– Боюсь, что ты прав. – Берта театрально вздохнула. – Какая жалость!
Они с Мордехаем снова рассмеялись.
Конечно, ящеры были, мягко говоря, не великанами. Но даже среди ящеров Страха был коротышкой: рослый девятилетний мальчик мог смотреть на него свысока. Впрочем, среди ящеров, как и среди людей, рост не влиял на силу личности. Каждый раз, когда Сэм Игер начинал разговор с бывшим командиром корабля «106-й Император Йоуэр», через пару минут он забывал, что Страха ростом ему по пояс.
– Не сдавшись сразу, вы, Большие Уроды, создали Атвару, адмиралу с тухлыми мозгами, проблему, которую он не в состоянии решить, – заявил Страха. – В свое время я убеждал его нанести серию ударов против вас, ударов настолько сильных, чтобы у вас не было иного выбора, кроме как подчиниться Расе. Прислушался он ко мне? Нет!
Усиливающее покашливание Страхи было шедевром грубости.
– Почему же он не сделал этого? – спросил Игер. – Я всегда удивлялся этому. Похоже, что Раса ни разу не решилась усилить давление больше, чем на один шаг за раз. Это позволило нам – как бы это сказать? – пожалуй, подойдет слово «адаптироваться».
– Истинно так, – подтвердил Страха, снова добавив усиливающее покашливание. – Главная вещь, которой мы не понимали в течение более долгого, чем следовало, времени, это то, как быстро вы, тосевиты, умеете приспосабливаться. Этот дурак Атвар продолжал рассматривать кампанию, которую мы вели против вас, как войну с варварами доиндустриальной эры. Именно к этому мы и готовились. Но даже его глаза не могли игнорировать действительность. Он считал, что следует приложить большие усилия, чем было запланировано, но всегда старался свести увеличения к минимуму, то есть как можно меньше менять план, которого мы придерживались, высаживаясь на Тосев-3.
– Большинство ящеров такие же, так ведь? – Сэм произнес пренебрежительное название Расы таким же будничным тоном, какой использовал Страха, произнося кличку, присвоенную Расой человечеству. – Вы не очень-то стремитесь к изменениям, правда?
– Конечно, нет, – сказал Страха – для ящера он был поистине радикалом. – Когда вы находитесь в хорошей ситуации, то зачем – если только у вас есть разум – вы будете изменять ее? Наверняка она станет только хуже. Изменениями нужно управлять очень осторожно, или вы можете разрушить целое общество.
Сэм улыбнулся ему.
– И как же тогда вы относитесь к нам?
– Наши ученые потратят тысячи лет, стараясь понять нас, – отвечал Страха. – Если бы мы не прибыли сюда, вы могли бы уничтожить самих себя в относительно короткий период. Помимо прочего, вы уже работаете над созданием своего собственного атомного оружия, и с ним вы беспрепятственно сделаете эту планету необитаемой. Почти жаль, если это у вас не получится.
– Большое спасибо, – сказал Игер. – Мы вас тоже очень любим.
Он добавил усиливающий кашель, хотя и не был уверен, можно ли использовать его для придания словам сардонического оттенка.
Рот Страхи открылся от удивления: возможно, он понял иронию – а может быть, бывший командир корабля смеялся над тем, как Сэм исказил его язык.
Затем Страха сказал:
– Как большинство самцов Расы, Атвар – минималист. А вот вы, Большие Уроды, – максималисты. В долгосрочном плане, как я указывал, это может, вероятно, оказаться катастрофическим для вашего вида. Я не могу себе представить, чтобы вы, тосевиты, построили Империю, стабильную в течение сотни тысяч лет.
