Вместо ответа Йенс достал письмо, которым его снабдил генерал Гровс, и протянул доктору. Она внимательно прочитала, сложила лист и вернула Ларссену.
– И куда вы направляетесь, мистер… нет, доктор Ларс-сен, для того, чтобы выполнить вашу важную миссию? – спросила она. Но не стала интересоваться, где он подцепил свою болезнь, – ну, и хорошо, поскольку он заразился ею дважды.
– По правде говоря, – улыбнувшись, ответил Йенс, – я направлялся именно сюда. Теперь мне придется вытащить свой велосипед из вашей приемной и пуститься в обратный путь, чтобы доложить о том, что я увидел.
– Вы направлялись сюда? В Ханфорд? – рассмеявшись, переспросила Марджори Генри. – Извините меня, доктор Ларссен, но что есть в Ханфорде, чего вы не можете получить в огромных количествах в любом другом месте Соединенных Штатов?
– Вода. Место. Уединение, – ответил он. Больше ничего у Ханфорда не было, если не считать, конечно, доктора Генри, но Йенс уже решил, что его отчет о Ханфорде будет не таким уничтожающим, как он думал поначалу.
– Да, всего, что вы перечислили, у нас сколько угодно, – не стала спорить доктор Генри. – Но почему эти вещи имеют для правительства такое огромное значение, что оно отправило на их поиски специального человека?
– Прошу меня простить, но я действительно не могу вам сказать. – Йенс начал жалеть, что показал письмо. – Пожалуйста, не рассказывайте никому обо мне и моей миссии, – попросил он. – Я буду вам очень признателен, если вы скажете Белле – я правильно запомнил имя? – что деньги я выиграл в покер или что-нибудь вроде того.
– Хорошо, – ответила доктор. – Я сделаю, как вы просите. Я ведь работаю врачом в маленьком городке и не могу себе позволить много болтать – так можно за неделю растерять всех пациентов. Впрочем, я задам вам один вопрос: вы не собираетесь открыть здесь госпиталь? В бумагах написано «доктор Ларссен», но я, честно говоря, не думаю, что вы медик.
– Нет, я не медик, и мы не собираемся открывать здесь госпиталь, – ответил Йенс и замолчал.
Он не сказал, в какой области специализируется, поскольку она могла догадаться о вещах, которых ей знать не следовало. Йенс снова вспомнил о мерах безопасности, которые не слишком его беспокоили, пока он сюда добирался.
Доктора Генри его ответ явно разочаровал, но она не стала больше задавать вопросов. Может быть, она не шутила, когда говорила об умении держать язык за зубами. Она сильно, по-мужски, пожала ему руку.
– Удачи вам, – сказала она. – Надеюсь, таблетки помогут, они всем помогают. Я также надеюсь, что больше вам подобное лечение не понадобится. – Прежде чем Йенс успел решить, стоит ли ему на нее рассердиться, она заговорила снова: – Итак, мы еще увидим вас в Ханфорде?
– Вполне возможно, что увидите, – сказал Йенс.
Она не рассердилась на его тон. В конце концов, она врач и не считает гонорею концом жизни. Ларссен кивнул ей, открыл дверь и прошел по коридору в приемную.
– Мистер Ларссен заплатил мне за визит, Белла, – крикнула ему вслед доктор Генри, и Йенс снова кивнул, на сей раз самому себе.
Если она запомнила, что при посторонних его следует называть «мистер Ларссен», возможно, она действительно не станет болтать о письме, которое он ей показал. По крайней мере, он очень на это рассчитывал.
В приемной сидела еще одна беременная женщина, не такая круглая, как предыдущая, и фермер с рукой, завернутой в окровавленную тряпку. Оба с любопытством смотрели на Ларссена, пока тот забирал свой велосипед.
– Заходи, Джордж, – сказала Белла. – Доктор промоет и зашьет твою руку.
– А у нее осталась сыворотка от столбняка? – спросил Джордж, поднимаясь со стула.
Йенс так и не узнал, осталась ли у доктора Генри сыворотка против столбняка. Он вышел из кабинета на улицу. На вывеске ее имя было написано полностью, крупными буквами; он просто не обратил внимания. В противном случае он ни за что не пошел бы в кабинет и не получил бы свои таблетки. Порой незнание играет нам на руку.
Ларссен уселся на велосипед и принялся крутить педали, направляясь на сей раз на юг. Доктор Генри оказалась за последнее время единственной женщиной, которая не сделала ему ничего плохого. Она знала свое дело и выполняла работу без глупостей и лишних разговоров.
– Если бы ей пришлось меня ждать, она бы дождалась, клянусь богом! – сказал Йенс, выезжая из Ханфорда. – И не стала бы путаться с каким-то вонючим бейсболистом.
Вернувшись в Денвер, он много чего скажет Барбаре, а если Сэму Игеру это не понравится, он найдет способ разобраться с ним, да и с Барбарой тоже.
Йенс потянулся за спину и погладил рукой деревянный приклад своей винтовки, а потом наклонился над рулем велосипеда и принялся изо всех сил крутить педали. До Колорадо было еще далеко, но Йенс с нетерпением ждал, когда он туда вернется.
Тащить тяжелую корзинку для пикника вверх по горной тропинке летом, да еще в Арканзасе, не слишком нравилось Сэму Игеру. Но чтобы убраться хотя бы на время подальше от военного госпиталя – не говоря уже о ящерах, – стоило и помучиться. И он не собирался отдавать корзинку Барбаре, у которой уже появился животик.
Она окинула его взглядом и проговорила:
– Ты похож на свеклу, Сэм. Со мной ничего не случится, если я немного понесу корзинку. Я, конечно, жду ребенка, но это вовсе не значит, что я превратилась в хрустальную вазу. Не бойся, я не рассыплюсь на мелкие кусочки.
– Нет, – упрямо ответил Сэм, – я в порядке.
Тропинка завернула, и они вышли на заросшую травой поляну.
– Вот, смотри, по-моему, отличное местечко, – сказал он, улыбнувшись с облегчением.
– Просто замечательное, – поддержала Барбара.
Сначала Сэм решил, что ее слова прозвучали вполне искренне, но, немного подумав, он пришел к выводу, что она с радостью согласилась бы с ним и в том случае, если бы он сказал, что этот симпатичный лужок похож на мерзкое болото. Больше всего на свете она хотела остановиться, чтобы ему больше не пришлось тащить проклятую корзинку.
Будь у федерального правительства поменьше забот, оно бы непременно приказало какой-нибудь команде садовников подстричь лужайку. Высокая трава не беспокоила Сэма Игера; ему приходилось играть на полях, где она была не намного короче. Он поставил корзинку на землю, открыл крышку, вытащил одеяло и расстелил его на земле. Как только Барбара села, он устроился рядом.
Теперь, когда он доставил корзинку на место, за нее отвечала Барбара. Она вытащила бутерброды с ветчиной, завернутые в тряпичные салфетки из госпиталя – вощеная бумага давно осталась в прошлом. Домашний хлеб теперь резали вручную, а ветчину делали в Хот-Спрингс; горчица не знала, что такое фабрика. Но вкуснее бутерброда Сэм в жизни не ел. После него на свет появились вареные яйца и персиковый пирог, который мог бы дать ветчине сто очков форы.
Хуже всего дело обстояло с пивом. Несколько человек в Хот-Спрингс варили пиво, но то, что у них получалось, не шло ни в какое сравнение с известными и привычными марками. Кроме того, оно оказалось теплым. Но Сэм решил не капризничать.
Когда с едой было покончено, он, удовлетворенно вздохнув, растянулся на одеяле.
– Жаль, нет сигарет, – сказал он. – В остальном жизнь мне кажется прекрасной штукой.
Барбара молчала, и он посмотрел на нее. Она не притронулась ни к бутерброду, ни к великолепному пирогу.
– Давай, ты же ешь за двоих, – удивился Сэм.
– Конечно, – проворчала она, и Сэм увидел, что она побледнела. – Только иногда мне по-прежнему
