В эту ночь Альберту Степановичу не спалось. Он потел, скручивал угол простыни в тонкий рулончик, ложился калачиком, просунув руку между колен, и жестоко избивал подушку. Не помогало. После кружки горячего молека с медом нестерпимо захотелось по маленькому. Сон все не шел. К пяти утра навалилось тревожное забытье. Из полумрака прихожей внезапно вылетела стая шприцов с крыльями и принялась клевать его толстыми иглами в самые неожиданные места. Всю ночь он вскрикивал и просыпался…
Альберт Степанович Потрошилов жил вместе с хомяком и мамой. А потому — однообразно и по- холостяцки небогато. Девушки его не любили, мечты сбывались редко, окружающие сторонились. Но он был счастлив. Как может быть счастлив только неутомимый борец. Борьба была его жизнью, целью и наслаждением. За десять лет беспорочной службы в 108-м отделении милиции он успел заработать капитанские погоны и довольно своеобразный авторитет борца против наркотиков.
В своем стремлении искоренить наркомафию Альберт Степанович был страшен. Зарубежный опыт перенимался с жадностью белой акулы. Каждый вечер он замирал перед экраном, с болью пропуская сквозь сердце проблемы полицейских Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. В то время как его зарубежные коллеги по цеху в неравной схватке складывали штабелями свои жизни, Алик не мог оставаться в стороне. Ничто не имело значения перед всепоглощающей ненавистью к наркобаронам и их приспешникам. Альберт и мама не жалели себя и окружающих. Бои велись по всем фронтам. Личная жизнь, которой не было, отошла на второй план. Риск стал нормой жизни. Мафия содрогнулась… бы, если бы узнала о противнике.
Война закономерно оставила свой безжалостный отпечаток. К тридцати пяти годам солдат невидимого фронта Альберт Степанович получил близорукость, внушительный живот и массу комплексов. Опыт борьбы обрел законченные формы и наполнился осмысленным содержанием. Под неброской внешностью отечественного интеллигента скрывалась надежда нации на спасение от героиновой чумы.
Потрошилов поднялся с кровати и вышел в коридор. Любимый хомяк по кличке Доктор Ватсон остался досматривать сон про морковь в своем тряпочном домике на столе. Идти на работу ему было не нужно. А за щеками еще с вечера разогревался завтрак. Кухня общей площадью четыре целых восемь десятых квадратных метра встретила Альберта в этот день запахом кофе и тягостным ощущением присутствия овсяной каши.
— Мама, я проснулся. Что у нас на завтрак? — с замиранием сердца спросил Альберт Степанович.
— Овсянка, сэр, — без выражения ответила мать.
— День начался с крушения надежд, — философски изрек Потрошилов и чихнул.
— Правда, — отозвалась Валентина Петровна и бухнула в мойку чугунную сковороду.
Альберт Степанович двинулся в ванную, вяло помахивая в воздухе руками. Все его существо активно сопротивлялось любым физическим нагрузкам. Слово «зарядка» всегда воспринималось с омерзением. Но сила воли была сокрушительна. Альберт преодолел себя и, выставив вперед руки, низко присел перед дверью туалета. По коридору пронеслись подозрительные звуки. Сконфуженно оглядевшись и обнаружив, что его не услышали, Алик несколько раз раскрыл и закрыл дверь, равномерно распределяя испорченный воздух по небольшой квартире. Затем он для вида громко чихнул и перешел к водным процедурам. Из-под двери по квартире поползло нестройное пение: «Вороны-москвички-ии!! Меня разбудили-ии!!» Дальше слов Альберт не знал и потому повторял фразу до тех пор, пока не выключил воду. Несколько минут ушло на душ, бритье и укладывание в строгую прическу негустой шевелюры. Опровергая все рекламные обещания, ни один из известных в мире шампуней не смог придать пушистости жидким волосам. Альберту приходилось компенсировать это кинжальной прямотой пробора.
Алик был готов. Он еще раз кинул взгляд на себя в зеркало, присматриваясь к деталям. И тут произошло нечто ужасное. Размытый силуэт напротив уставился на него темными пятнами вместо глаз. Потрошилов подошел ближе и всмотрелся. Пустые глазницы стали больше. Проступили округлые очертания черепа. Опять раздался странный протяжный звук, будто кто-то пустил пузыри в воде через соломинку. Альберт Степанович пугливо оглянулся и начал лихорадочно стирать со стекла туманную пленку. От непосильной нагрузки и страха он тут же вспотел. Мытье пошло насмарку. Энергичные движения результата не дали, зато Альберт устал. Он обреченно оперся на край раковины, всматриваясь в размытое предзнаменование. Под рукой что-то тихо хрустнуло. Альберта осенило: «Очки!» Он водрузил на острый нос то, что от них осталось, и прозрел. Страшный череп превратился в милое маминому сердцу лицо. На кухню Альберт Степанович вышел счастливым. Ожидание смерти сменилось жаждой жизни. Он точно знал — приблизительно так всегда начиналось все самое интересное.
Хорошего настроения не могли испортить ни соплевидная овсянка, ни мамины стенания о неотвратимости ее, маминой, смерти. Потрошилов был задумчив. На носу уныло висели треснувшие очки с погнутыми дужками. С глуповатой улыбкой на лице он машинально засунул палец в пакет с мукой, а потом долго и старательно облизывал. Никакого кисловатого пощипывания на языке не появилось, что несколько отвлекло от раздумий. Это был не героин! Алик с неприязнью посмотрел на «порошок белого цвета» и отодвинул пакет подальше от себя.
— Ты когда-нибудь вот так в хлорку палец сунешь, — Валентина Петровна покачала головой и поставила перед сыном тарелку, в которой плескалась каша-размазня. — Ешь.
Альберт Степанович погрузил ложку в светло-коричневую жижу.
— Знаешь, ма, я после душа забыл надеть очки и увидел в зеркале череп.
— Могло быть хуже, — ответила мать и налила кипяток в кружку с надписью «Босс».
— Пожалуй. — Алик принялся перебирать в голове варианты.
Страшная скука вошла в этот дом и никак не хотела его покидать. Потрошилов страдал. Еще совсем недавно он мешками таскал героин в криминалистическую лабораторию. Нижнюю половину его героического лица однажды даже показали по телевизору. И вот теперь, когда, казалось, достаточно нанести один, последний, мощный удар и мафия униженно начнет просить о пощаде… он вынужден просиживать штаны в обществе мамы с ложкой овсянки в руках. Альберт Степанович решительно отодвинул от себя тарелку.
— Я видел в зеркале череп — это знак. — Он бесстрашно посмотрел на мать.
— Началось, — констатировала Валентина Петровна и добавила: — Жениться тебе надо.
— Ах, оставьте, мама! — В сердцах Потрошилов порывисто выдохнул и опрокинул в рот почти целый стакан кипятка…
От дикого вопля овсянка брызгами разлетелась по столу, маму отнесло к стене, а у соседа Кузькина стухла вобла на балконе. Еще полчаса Алик тихо скулил. Валентина Петровна ему подвывала.
Но на работу он поехал все равно. Во рту все опухло. Язык не помещался за зубами и все норовил вылезти на свет божий. Окружающим казалось, что Потрошилов дразнится. Кондуктор в троллейбусе воспринял его вид как оскорбление и с удвоенным интересом рассматривал протянутое Альбертом удостоверение.
— Это не ваше, — уверенно произнес он. — Здесь на фотографии лицо умное.
Опухший язык не мог шевелиться, и Альберт Степанович возмущенно замычал.
— И нечего мне хамить! — Высунутый язык раздражал контролера все больше. — Понаделают липу и ездют зайцами! Пусть милиция с тобой разбирается, какой ты «потрошитель»!
Угроза была приведена в действие. Вскоре Альберт Степанович, счастливо улыбаясь, показывал язык дежурному лейтенанту в ближайшем отделении милиции. Кудряво формулируя, Алик письменно наспех изложил свою историю на четырех листах мелким почерком. После этого лейтенант позвонил в 108 -е отделение и поинтересовался, знают ли там капитана Потрошилова? В ответ он услышал веселый смех и встречный вопрос: «А что?» Лейтенант принялся читать пространную объяснительную записку. Где-то в середине текста он понял, что его слушают по громкой связи, и количество радиослушателей постоянно растет. Альберт Степанович протестующе мычал и тряс головой, требуя прекратить безобразие.
Опознали его, конечно, сразу. Еще по тексту. Перечисление особых примет, как-то: ломаные очки на круглом лице, оттопыренные уши и высунутый изо рта язык окончательно развеяли сомнения.
— Наш, — наконец отозвались в 108-м. — Пусть сидит. Сейчас пришлем машину.
