и ноги не держат. Да ничего, пройдет! Подходите, дорогие гости!
Голос и приемы Морозова ни в чем не изменились. Он так же казался спокоен, так же был приветлив и доброхотен.
Серебряный остался в недоумении; в самом деле он проник его тайну?
Когда кончился обряд и Елена, поддерживаемая девушками, удалилась в светлицу, гости, по приглашению Морозова, опять сели за стол.
Дружина Андреевич всех нудил и потчевал с прежнею заботливостью и не забывал ни одной из мелочных обязанностей, доставлявших в те времена хозяину дома славу доброго хлебосола.
Уже было поздно. Вино горячило умы, и странные слова проскакивали иногда среди разговора опричников.
- Князь, - сказал один из них, наклоняясь к Вяземскому, - пора бы за дело!
- Молчи! - отвечал шепотом Вяземский, - старик услышит!
- Хоть и услышит, не поймет! - продолжал громко опричник с настойчивостью пьяного.
- Молчи! - повторил Вяземский.
- Я те говорю, князь, пора! Ей-богу, пора! Вот я знак подам!
И опричник двинулся встать.
Вяземский сильною рукою пригвоздил его к скамье.
- Уймись, - сказал он ему на ухо, - не то вонжу этот нож тебе в горло!
- Ого, да ты еще грозишь! - вскричал опричник, вставая со скамьи. - Вишь ты какой! Я говорил, что нельзя тебе верить! Ведь ты не наш брат! Уж я бы вас всех, князей да бояр, что наше жалованье заедаете! Да погоди, посмотрим, чья возьмет. Долой из-под кафтана кольчугу-то! Вымай саблю! Посмотрим, чья возьмет!
Слова эти были произнесены неверным языком, среди общего говора и шума; но некоторые из них долетели до Серебряного и возбудили его внимание. Морозов их не слыхал. Он видел только, что между гостями вспыхнула ссора.
- Дорогие гости! - сказал он, вставая из-за стола, - на дворе уж темная ночь! Не пора ли на покой? Всем вам готовы и перины мягкие, и подушки пуховые!
Опричники встали, благодарили хозяина, раскланялись и пошли в приготовленные для них на дворе опочивальни.
Серебряный также хотел удалиться.
Морозов остановил его за руку.
- Князь, - сказал он шепотом, - обожди меня здесь!
И, оставя Серебряного, Дружина Андреевич отправился на половину жены.
Глава 16.
Похищение
Во время обеда вокруг дома происходило нечто необыкновенное.
С наступлением сумерек новые опричники стали являться по одному возле садовой ограды, возле забора, окружавшего двор, и наконец на самом дворе.
Люди Морозова не обратили на них внимания.
Когда настала ночь, дом был со всех сторон окружен опричниками.
Стремянный Вяземского вышел из застольной, будто бы напоить коня. Но, не дойдя до конюшни, он оглянулся, посмотрел на все стороны, подошел к воротам и просвистал как-то особенно. Кто-то к нему подкрался.
- Все ли вы? - спросил стремянный.
- Все, - отвечал тот.
- Много ли вас?
- Пятьдесят.
- Добро, ожидайте знака.
- А скоро ли? Ждать надоело.
- Про то знает князь. Да слышь ты, Хомяк, князь не велит ни жечь, ни грабить дома!
- Не велит! Да что, он мне господин, что ли?
- Видно, господин, коли Григорий Лукьяныч велел быть тебе сегодня у него в приказе [95].
- Служить-то я ему послужу, да только ему, а не Морозову. Помогу князю увезти боярыню, а потом уж и мне никто не указывай!
- Смотри, Хомяк, князь не шутит!
- Да что ты, с ума спятил? - сказал Хомяк, злобно усмехаясь. - Князь князем, а я сам по себе. Коли мне хочется погулять, кому какое дело?
В то самое время, как разговор этот происходил у ворот, Морозов, остановив Серебряного, вошел на половину Елены.
Боярыня еще не ложилась. На голове ее уже не было кокошника. Густая, полураспущенная коса упадала на ее белые плечи. Летник был на груди расстегнут. Елена готовилась раздеться, но склонила голову на плечо и забылась. Мысли ее блуждали в прошедшем. Она вспоминала первое знакомство с Серебряным, свои надежды, отчаяние, предложение Морозова и данную клятву. Ей живо представилось, как в радуницу [96], перед самой свадьбой, она, по обычаю сирот, пошла на могилу матери, поставила под крестом чашу с красными яйцами, мысленно христосовалась с матерью и просила благословения на любовь и союз с Морозовым.
Она верила в то время, что переможет первую любовь свою, верила, что будет счастлива за Морозовым; а теперь… Елена вспомнила о поцелуйном обряде, и ее обдало холодом. Боярин вошел, не примеченный ею, и остановился на пороге. Лицо его было сурово и грустно. Несколько времени смотрел он молча на Елену. Она была еще так молода, так неопытна, так неискусна в обмане, что Морозов почувствовал невольную жалость.
- Елена! - сказал он, - отчего ты смутилась во время обряда?
Елена вздрогнула и устремила на мужа глаза, полные страха. Ей хотелось пасть к его ногам и сказать всю правду, но она подумала, что, может быть, он еще не подозревает Серебряного, и побоялась навлечь на него мщение мужа.
- Отчего смутилась ты? - повторил Морозов.
- Мне нездоровилось… - отвечала Елена шепотом.
- Так. Тебе нездоровилось, но не телом, а душой. Болезнь твоя душевная. Ты погубишь свою душу, Елена!
Боярыня дрожала.
- Когда сего утра, - продолжал Морозов, - Вяземский с опричниками приехали в дом наш, я читал священное писание. Знаешь ли, что говорится в писании о неверных женах?
- Боже мой! - произнесла Елена.
- Я читал, - продолжал Морозов, - о наказании за прелюбодейство…
- Господи! - умоляла боярыня, - будь милостив, Дружина Андреич, пожалей меня, я не столько виновна, как ты думаешь… Я не изменила тебе…
Морозов грозно сдвинул брови.
- Не лги, Елена. Не мудрствуй. Не умножай греха своего лукавою речью. Ты не изменила мне, потому что для измены нужна хотя краткая верность, а ты никогда не была мне верна…
- Дружина Андреич, пожалей меня!
- Ты никогда не была мне верна! Когда нас венчали, когда ты своею великою неправдой целовала мне крест, ты любила другого… Да, ты любила другого! - продолжал он, возвышая голос.
- Боже мой, боже мой! - прошептала Елена, закрыв лицо руками.
