- Слепой! - сказал царь, - говори, кто ты и что умышлял надо мною?
- Нечего мне таить! - отвечал Коршун. - Я хотел добыть ключи от твоей казны, а над тобой ничего не умышлял!
- Кто подослал тебя? Кто твои товарищи?
Коршун бесстрашно взглянул на Иоанна.
- Надежа, православный царь! Был я молод, певал я песню: «Не шуми, мати сыра дуброва». В той ли песне царь спрашивает у добра молодца, с кем разбой держал? А молодец говорит: «Товарищей у меня было четверо: уж как первый мой товарищ черная ночь; а второй мой товарищ…»
- Будет! - прервал его Малюта, - посмотрим, что ты запоешь, как станут тебя с дыбов рвать, на козел подымать! Да кой прах! - продолжал он, вглядываясь в Коршуна, - я где-то уже видал эту кудластую голову!
Коршун усмехнулся и отвесил поклон Малюте.
- Виделись мы, батюшка, Малюта Скурлатыч, виделись, коли припомнишь, на Поганой Луже…
- Хомяк! - перебил его Малюта, обернувшись к своему стремянному, - возьми этого старика, потолкуй с ним, попроси его рассказать, зачем приходил к его царской милости. Я сейчас сам в застенок приду!
- Пойдем, старина! - сказал Хомяк, ухватя Коршуна за ворот, - пойдем-ка вдвоем, потолкуем ладком!
- Постой! - сказал Иоанн. - Ты, Малюта, побереги этого старика: он не должен на пытке кончиться. Я придумаю ему казнь примерную, еще небывалую, неслыханную; такую казнь, что самого тебя удивлю, отец параклисиарх!
- Благодари же царя, пес! - сказал Малюта Коршуну, толкая его. - Доведется тебе, должно быть, пожить еще. Мы сею ночью тебе только суставы повывернем!
И вместе с Хомяком он вывел разбойника из опочивальни.
Между тем Перстень, пользуясь общим смятением, перелез через садовый частокол и прибежал на площадь, где находилась тюрьма. Площадь была пуста; весь народ повалил на пожар.
Пробираясь осторожно вдоль тюремной стены, Перстень споткнулся на что-то мягкое и, нагнувшись, ощупал убитого человека.
- Атаман! - шепнул, подходя к нему, тот самый рыжий песенник, который остановил его утром, - часового-то я зарезал! Давай проворней ключи, отопрем тюрьму, да и прощай; пойду на пожар грабить с ребятами! А где Коршун?
- В руках царя! - отвечал отрывисто Перстень. - Все пропало! Сбирай ребят, да и тягу! Тише; это кто?
- Я! - отвечал Митька, отделяясь от стены.
- Убирайся, дурень! Уноси ноги! Все выбирайтесь из Слободы! Сбор у кривого дуба!
- А князь-то? - спросил Митька протяжно.
- Дурень! Слышишь, все пропало! Дедушку схватили, ключей не добыли!
- А нешто тюрьма на запоре?
- Как не на запоре? Кто отпер?
- А я!
- Что ты, болван! Говори толком!
- Что ж говорить? Прихожу, никого нет; часовой лежит, раскидамши ноги. Я говорю: дай, мол, испробую, крепка ль дверь? Понапер в нее плечиком; а она как была, так с заклепами и соскочи с петлей!
- Ай да дурень! - воскликнул радостно Перстень. - Вот, правду говорят: дураками свет стоит! Ах, дурак, дурак! Ах, губошлеп, губошлеп ты этакий!
И Перстень, схватив Митьку за виски, поцеловал его в обе щеки, причем Митька протянул, чмокая, и свои толстые губы, а потом хладнокровно утерся рукавом.
- Иди же за мной, такой-сякой сын, право! А ты, балалайка, здесь погоди. Коли что будет, свистни!
Перстень вошел в тюрьму. За ним ввалился и Митька.
За первою дверью были еще две другие двери, но те, как менее крепкие, еще легче подались от богатырского натиска Митьки.
- Князь! - сказал Перстень, входя в подземелье, - вставай!
Серебряный подумал, что пришли вести его на казнь.
- Ужели теперь утро? - спросил он, - или тебе, Малюта, до рассвета не терпится?
- Я не Малюта! - отвечал Перстень. - Я тот, кого ты от смерти спас. Вставай, князь! Время дорого. Вставай, я выведу тебя!
- Кто ты? - сказал Серебряный, - я не знаю твоего голоса!
- И не мудрено, боярин; где тебе помнить меня! Только вставай! Нам некогда мешкать!
Серебряный не отвечал. Он подумал, что Перстень один из Малютиных палачей, и принял слова его за насмешку.
- Аль ты не веришь мне, князь? - продолжал атаман с досадою. - Вспомни Медведевку, вспомни Поганую Лужу: я Ванюха Перстень!
Запылала радость в груди Серебряного. Взыграло его сердце и забилось любовью к свободе и к жизни. Запестрели в его мыслях и леса, и поля, и новые славные битвы, и явился ему, как солнце, светлый образ Елены.
Уже он вспрянул с земли, уже готов был следовать за Перстнем, как вдруг вспомнил данную царю клятву, и кровь его отхлынула к сердцу.
- Не могу! - сказал он, - не могу идти за тобою. Я обещал царю не выходить из его воли и ожидать, где бы я ни был, суда его!
- Князь! - отвечал удивленный Перстень, - мне некогда толковать с тобою. Люди мои ждут; каждый миг может нам головы стоить; завтра тебе казнь, теперь еще время, вставай, ступай с нами!
- Не могу! - повторил мрачно Серебряный, - я целовал ему крест на моем слове!
- Боярин! - вскричал Перстень, и голос его изменился от гнева, - издеваешься ты, что ли, надо мною? Для тебя я зажег Слободу, для тебя погубил своего лучшего человека, для тебя, может быть, мы все наши головы положим, а ты хочешь остаться? Даром мы сюда, что ли, пришли? Скоморохи мы тебе, что ли, дались? Да я бы посмотрел, кто бы стал глумиться надо мной! Говори в последний раз, идешь али нет?
- Нет! - отвечал решительно Никита Романович и лег на сырую землю.
- Нет? - повторил, стиснув зубы, Перстень, - нет? Так не бывать же по-твоему! Митька, хватай его насильно! - И в тот же миг атаман бросился на князя и замотал ему рот кушаком.
- Теперь не заспоришь! - сказал он злобно.
Митька загреб Никиту Романовича в охапку и, как малого ребенка, вынес из тюрьмы.
- Живо! Идем! - сказал Перстень.
В одной улице попались им опричники.
- Кого несете? - спросили они.
- Слободского на пожаре бревном пришибло! - отвечал Перстень. - Несем в скудельницу! [109]
При выходе из Слободы их остановил часовой. Они хотели пройти мимо; часовой разинул рот крикнуть, Перстень хватил его кистенем, и он свалился, не пикнув.
Разбойники вынесли князя из Слободы без дальнейшего препятствия.
Глава 22.
Монастырь
Мы оставили Максима ненастною ночью, на выезде из Александровой слободы. Косматый Буян