— Готовы, — кивнул Падильо. — Я только положу вот это в сейф, — и он взял со стола папку с семнадцатью тысячами фунтов, которые мог бы заработать, не убив Ван Зандта.
Мы спустились в вестибюль, нашли помощника управляющего, убедились, что папка оставлена в надежном месте, и проследовали к «бьюику». Он стоял под знаком «Стоянка запрещена», но на ветровом стекле мы не обнаружили штрафной квитанции.
— Телевизор и телефон в кабине наводят их на мысль, что владелец машины достаточно влиятелен, чтобы отмазаться от штрафа, — пояснил Маш. — Они ничем не хуже дипломатических номеров.
С Семнадцатой улицы мы свернули на Массачусетс-авеню, объехали площадь Скотта, взяли курс на Джорджия-авеню. В половине пятого дня машины еще не запрудили улицы, а потому ехали мы достаточно быстро.
— Если возникает необходимость защищаться, каким пистолетом вы посоветовали бы воспользоваться? — неожиданно спросил Падильо.
Маш искоса глянул на него.
— Для ближнего боя или на дальнюю цель?
— Для ближнего боя.
— Лучше «смит-вессона» калибра 38 с укороченным стволом не найти.
— Вы можете достать пару штук?
— Нет проблем.
— Сколько с нас?
— По сотне за каждый.
— Заметано. А к кому мне обратиться, если я захочу приобрести нож?
— Раскладной или финку?
— Раскладной.
— Будете бросать?
— Нет.
— Я его достану. Пятнадцать долларов.
— Тебе нужен нож, Мак? — повернулся ко мне Падильо.
— Только с перламутровой рукояткой. Я всегда мечтал о таком.
— А если перламутр будет искусственный? — спросил Маш.
— Ничего страшного, — заверил его Падильо.
Маш высадил нас перед домом Бетти и умчался, вероятно, на поиски нашего арсенала. Мы поднялись по лестнице, Падильо постучал, а я присел, развязывая шнурки.
— Белый ковер, — напомнил я Падильо.
Дверь открыл Хардман, в носках. Развязал шнурки и Падильо.
— Маш приехал не слишком рано? — осведомился Хардман.
— В самое время, — заверил его я.
— Есть хороший вариант в четвертом забеге на Шенандоу Даунз [6]. На Верную Сью ставят девять к двум.
— На таких условиях я готов расстаться с десятью долларами.
— Вы их приумножите, — и Хардман что-то черкнул в маленькой записной книжке.
— Ты когда-нибудь выигрывал? — поинтересовался Падильо.
— Прошлой весной... или зимой?
— Вы же часто выигрываете, Мак, — укорил меня Хардман.
— Он хочет сказать, что долгов за мной нет.
Из спальни появилась Бетти, поздоровалась, глянула на наши ноги, дабы убедиться, что ее белому ковру ничего не грозит, и уплыла на кухню.
— Я отправляю ее в кино, — пояснил Хардман. — Вы хотите, чтобы я остался или пошел с ней?
— Мы бы предпочли, чтобы вы остались, — ответил Падильо.
— А кто должен прийти?
— Трое моих друзей — поляк, полувенгерка-полусирийка и англичанин.
— Сборная солянка.
— Они могут помочь, да и кой-чего мне задолжали.
Бетти вновь продефилировала через гостиную, на этот раз в спальню. И тут же вернулась в великолепной норковой накидке. Остановилась перед Хардманом, вытянула правую руку. В левой она держала туфли.
— Мне нужны пятьдесят долларов.
— Женщина, ты же идешь в кино!
— Я могу заглянуть и в магазин.
— Понятно, — Хардман вытащил из кармана пачку денег. — Только не заходи в тот, где продавались эти вот накидки. А то хозяева захотят ее вернуть.
— Так она краденая?
— Как будто ты этого не знала.
Бетти повела плечами.
— Все равно я пойду в ней.
— Вот тебе пятьдесят долларов. Ты можешь вернуться к девяти.
Бетти взяла деньги, привычным жестом сунула их в сумочку. Направилась к двери, открыла ее, обернулась.
— Ты будешь здесь? — в голосе послышались просительные нотки.
— Еще не знаю.
— Мне бы этого хотелось, — вновь те же нотки.
Хардмана буквально расперло от гордости.
— Поживем — увидим. А теперь иди.
— Кофейник на плите, — и она отбыла.
Мы решили выпить кофе, и Хардман умело обслужил нас.
— Наверное, вы не знаете, что в свое время я работал в вагоне-ресторане?
Но о своей работе на железной дороге он рассказать не успел, потому что в дверь позвонили. Хардман пошел открывать, и мужской голос осведомился, здесь ли Падильо. Хардман ответил «да», и мужчина переступил порог.
— Привет, Димек, — руки Падильо не протянул.
— Привет, Падильо.
— Это Хардман. Маккоркл.
Димек поочередно кивнул нам и огляделся.
— Вас не затруднит разуться? — спросил его Хардман.
Мужчина посмотрел на него. Лет тридцати четырех или пяти, с грубым, словно вырубленным из бетона лицом, серой кожей, за исключением двух пятнышек румянца на скулах. То ли от ветра, то ли от туберкулеза. Я бы поставил на ветер. Димек не производил впечатления больного.
— Зачем? — спросил он Хардмана.
— Ковер, дорогой. Хозяйка дома не хочет, чтобы его пачкали.
Димек глянул на наши ноги, сел на стул, снял туфли.
— Как поживаешь, Димек?
— Я слышал, вы умерли.
— Хочешь кофе?
Димек кивнул. Светлые, коротко стриженные волосы, большие уши, маленькие серые глаза.
— Со сливками, — говорил он, едва разлепляя губы.
Хардман принес ему чашку кофе, и Димек поставил ее на подлокотник кресла.
— А что поделываете вы, Падильо?
— Мы подождем двух других. Чтобы мне не повторяться.
— Здесь и так двое лишних.
