Мы с Катей переглянулись: неплохо для человека, который в числе других утверждал, что с Виктором до задержания никто не разговаривал! Ведь Барчука как скупщика краденого назвал мне Виктор всего лишь несколько часов назад, и все опера при этом были в поле моего зрения. А тут получается, что уже и копию приговора Барчука запросили. Учитывая, что событиям предшествовали три выходных дня, получается, что Виктор просидел в двадцать втором отделе с рабочей недели...
Выйдя с обыска, мы с Катей снова повторили, что задерживать никого не собираемся. (Потом мы с ней обменялись впечатлениями – у нас обеих было чувство, что они близки к рукоприкладству.) Старший, еле сдерживая эмоции, сквозь стиснутые зубы прошипел: «Отпускаете опасного преступника на свободу? Где мы потом его найдем?»
– Не волнуйтесь, ребята, – сказала я. – Никуда он от вас не денется. Даже если вы его прогоните, он сам будет просить его арестовать. Да вы и сами это лучше меня знаете. – Повернулась и пошла. К счастью, в спину никто нам не выстрелил.
А на следующий день мне позвонил мой бывший шеф и сказал, что Бузыкин распорядился передать дело им в следственную часть. Я спросила, есть ли у него письменные указания Бузыкина, и, выяснив, что нет, сказала, что, к сожалению, без письменных указаний дело не отдам. Конечно, им было принципиально важно забрать дело и задержать пацанов до рассмотрения жалобы Чумарина в суде.
Я понимала, что времени не так уж много, поэтому использовала его, чтобы перепроверить – а вдруг я ошибаюсь? Я обзвонила всех знакомых экспертов с одним вопросом: посчитать мне время смерти по трупным явлениям. Три незнакомых между собой медика в разное время сказали мне одно и то же: от 7 до 11.
Наконец мы, дико извиняясь за испорченный отдых, вызвали медика, который осматривал труп. Милейший Юрий Михайлович выслушал наши проблемы и вынес вердикт: с учетом каких-либо непредвиденных обстоятельств, например, дождя в Кемеровской области, могу откинуть назад не больше часа. Но даже с учетом того, что и учесть-то невозможно, смерть Тараканова не могла наступить раньше шести часов утра.
Но не в полвторого ночи? – спросила я.
Нет, Еленочка Валентиновна, ни в коем случае. Засим желаю успехов и откланиваюсь...
Утром дело все же забрали, И сразу арестовали задержанных по подозрению в убийстве. Через день доблестный двадцать второй отдел взял Диму. И его арестовали тоже.
Я поехала к своему бывшему шефу, который из дружеских отношений к двадцать второму отделу лично занялся этим делом. Подергалась в запертую дверь, никто не открыл, хотя на мгновение мне почудился торопливый звон посуды. Постояв под дверьми, я заглянула в канцелярию, где маялся одинокий водитель, и спросила, где шеф? Водила устало ответил, что шеф заперся с двадцать вторым отделом, водку пьянствует. «А вы позвоните в кабинет по телефону», – посоветовал он.
Я так и сделала. Трубку некоторое время не снимали, потом все же шеф отозвался. Я попросила его выйти хотя бы на пару минут, он поломался, но уступил.
Когда он вышел ко мне, дыша в сторону и жуя кофейные зерна, я сказала: «Ты же тоже следователь. Неужели тебя не настораживают белые нитки, которыми шито это дело?!»
Он ответил: «Ерунда, это обычное разбойное убийство, каких сотни. Ничего из ряда вон выходящего в нем нет».
– Шеф, – проникновенно сказала я, – дело у тебя, посмотри экспертизу трупа; ведь смерть наступила в период от 7 до 11 часов утра. А те, кто дает показания, связаны временем: в час тридцать звонили Тараканову, он был еще жив; в час сорок пять Бляхин говорил по телефону с Муриным, который сообщил, что у Тараканова была в гостях девушка и ушла за сигаретами. Мы не можем достоверно узнать содержания разговоров, но время знаем точно – есть распечатка времени звонков, поскольку звонили с радиотелефона. А до звонка Мурину они звонили и стучали в дверь. А пацаны говорят, что когда кто-то звонил и стучал, они уже нанесли Тараканову удары ножом. Но ведь по экспертизе Тараканов умер сразу после нанесения повреждений; как же ты объяснишь, что зарезали они его в полвторого, а умер он в семь?
Распинаясь, я не сразу обратила внимание на то, что шеф смотрит в сторону. «В конце концов, – прервав меня, он сказал: – Ну и что особенного: зарезали его в полвторого, а клиническая смерть длилась до семи».
Я замолчала, пораженная. Говорить больше было нечего. Мы разошлись, он пошел праздновать, а я – осмысливать переворот в медицине.
Оставалось последнее средство – идти к прокурору города. Мы пошли и все рассказали. И тут в который раз я удивилась, какой железный стиль руководства у прокурора, на первый взгляд – мягкого человека. Бузыкину он сказал, не стесняясь подчиненных: «Ты сам во всем виноват, дергался туда-сюда. Меньше надо пить с Управлением угрозыска, а то они тебя напоят, а потом мне же и закладывают, говорят, Бузыкин у себя в кабинете спит и в связи с плохим самочувствием неработоспособен...»
– Дело вернуть в прокуратуру района, – сказал он. А потом неожиданно подмигнул мне и тихо напутствовал: – Давай, Леночка...
Мы успели немножко поработать с задержанными. Девочку пришлось госпитализировать: она стала заявлять, что вообще ничего не помнит, даже того, о чем уже дала показания, постоянно рыдала, и невооруженным глазом было видно, что она проявляет симптомы психической болезни.
Витя стоял на своем; по моей просьбе он описал кортик, которым, как он заявлял, убили Тараканова: обоюдоострый клинок, и даже нарисовал его. Но как только я собралась поговорить с ним на тему о том, что у кортика – трехгранный клинок и, по заключению экспертизы трупа, ранения груди и живота были нанесены ножом, имеющим лезвие и обух, пришел нанятый его родителями адвокат, и Витя стал в голос плакать и отказался говорить.
Посмотрели мы на Диму. Уверенный в себе мальчик; двадцать второй отдел вложил в дело его явку с повинной.
Явка с повинной кратко повторяла уже известные нам экскурсы в протокол осмотра места происшествия, но одна деталь меня умилила – Дима писал, что на месте происшествия он потерял свою кепку – зеленую с «ушками».
Ну этот вопрос решался просто: у Димы были получены образцы крови и отправлены в Москву, где эксперты дали заключение – у Димы иная группа крови, чем у Чумарина, и носить кепку, обнаруженную на месте происшествия, он не мог.
Посмотрев заключение экспертизы, он сказал, что чувствует, что дело пахнет длительной отсидкой, а он так не договаривался.
Он рассказал довольно интересную историю о том, что они с Витей являются профессиональными угонщиками машин. В феврале они вместе с Барчуком попытались угнать машину, но слишком громко хлопнули дверцей. Из дома выбежали люди, которые схватили сидевшего в машине Барчука. Они с Витей успели удрать. Барчук появился дома через день и сказал, что его избили (впрочем, это было видно и так), вынесли из его дома все ценные вещи, отобрали документы и «включили счетчик» за попытку украсть их машину. При этом Барчук пообещал, что и Витю с Димой найдут, так они сказали.
Они стали думать, как отдать «потерпевшим» деньги. Получалось, что заработать они могут только угонами других машин, потому что сумму им выставили большую. А через некоторое время «потерпевшие» им сказали, что они могут выбирать – или едем в лес, или выполняем одну услугу. Услуга нетяжелая: прийти в милицию и сказать, что они совершили убийство, посидеть пару недель, а потом, сказали «заказчики», их выпустят, потому что доказательств на них никаких нет.
Их свозили на Невский и показали двор, где произошло убийство, но к дому не подводили. Потом долго крутили кассету, где был записан осмотр трупа. А потом – вдруг пропали. Потом Барчук «подсел» на одном из угонов.
А неделю назад их нашли те самые люди и сказали, что пора выполнять услугу. (Вот оно – освобождение Бляхина: поскольку, судя по всему, тренировали пацанов сами Чумарин и Бляхин, они ожидали нашей атаки сразу после убийства и подготовили людей. Но мы долго раскачивались, поэтому пацаны были законсервированы до лучших времен. А когда взяли одновременно Чуму и Бляхина, некому было заняться подставой. Вот почему было принципиально важно освободить хотя бы одного из них, и после освобождения Бляхина подстава не замедлила проявиться.)
