Нильс перевернул несколько бутылок — они закипели и готовы были взорваться на солнце. Сорвал бесцельно несколько одуванчиков в траве, сдул их легкие пушистые головки. Взял палку и попробовал посбивать каштаны. Проткнул пальцем дыру в мишени, нарисованной отцом. Забросил палку так далеко, как смог. Стало скучно. Посмотрел по сторонам в поисках занятия.
Уф, жарко. Добежал до насоса, нажал рукоятку, попил. Сплюнув, почувствовав медный привкус на губах, повесил кружку на место. Затем заполнил бассейн под трубой, заткнув рукой сток, и смотрел, как в воде возникает лицо — не совсем его, но похожее.
— Нильс!
Ада звала его из-за сетчатой двери. Она указывала на велик — все еще на дороге.
— Ладно!
Он откатил его под дерево и прислонил седлом к стволу. Холландов «Красный Гонщик» — красный, черный, хромированный, с подножкой и щитком над звездочкой, с багажником сзади, и вместо звонка — клаксон. Он нажал на грушу: «Харр-ду-гарр!»
Где он шатается, этот Холланд? И куда, кстати, подевались все? Хоть кто-нибудь! Торри не было в беседке, как сказала мама, слышно было, как она смеется на той стороне улицы с миссис Иоахим. Мистер Анжелини? Косилка брошена посреди газона, но работника и след простыл. Тяжелый воздух насыщен густым запахом скошенной травы. Песня кузнечиков доносится со стороны вязов. Винни опять включила радио. Слышен свист мистера Крофута.
Июль — это страдание. Уже больше недели прошло. Даже приятно поскучать. Если не поехал на море или в лагерь, значит, скуки не избежать. Холланд не захотел ехать в лагерь, а после того как умер папа, а мама стала такой, как сейчас, кто повезет Нильса на море? Остается страдать. Мало жары, так еще и влажность дикая. Есть только одно место, где можно обрести прохладу, — река...
Сразу за ледником, там, где ветви сикомора протянулись над водой, была чистая глубокая заводь, для купанья лучше не придумаешь. На вершине дерева прибита маленькая дощатая площадка вроде вышки для прыжков; к ней они привязали веревку, по которой можно было забраться наверх.
Кончики пальцев выступают за края мокрых досок, солнце обжигает обнаженное тело, Нильс стоял неподвижно несколько мгновений, потом нырнул. Вода приятно охлаждала тело, пока он опускался ко дну. Он остановился под водой и открыл глаза. Стайка серебристых гольянов бросилась прочь, стебли водяных растений плясали, галька блестела белыми пятнами. Выпуская воздух из легких, он постепенно опускался на дно. Потом согнул колени, оттолкнулся и с шумом пронзил поверхность, наполовину выскочив из воды.
Вот ноги его коснулись дна, и он встал, руки в боки, глядя на берег.
Кто-то шевелился за кустами.
Он насвистел несколько тактов мелодии:
И улыбнулся, когда из-за кустов прозвучал ответ:
Холланд обошел заросли и стоял у края воды, на лице широкая улыбка.
— Привет!
— Привет!
— Где ты был?
— Нигде.
— Ходил на товарную станцию?
— Не-а.
— Ходил на Узловую улицу?
— Не-а.
— Пеккард-Лэйн?
Холланд покачал головой, и Нильс понял без слов. Понял, где тот был на самом деле: Вавилон, конечная остановка. «Лезь в воду!» — крикнул он Холланду, стоя на отмели. Холланд сбросил одежду и мгновение спустя скакал к нему по воде. Нильс отошел в сторону с его пути, нырнул, вынырнул, брызги полетели с мокрых волос на плечи. Он быстро окунулся и поплыл к песчаной отмели, возвышавшейся над водой. Холланд устремился следом и шлепнулся на песок рядом с ним. Тяжело дыша, Нильс подставил всего себя солнечному теплу, холодная гладкость камней под кожей спины, легкие танцующие мушки перед глазами.
— Жарко, — услышал он шепот Холланда. В чем же дело, что так беспокоит Холланда всю последнюю неделю или даже больше? Что это? Скажи. Расскажи мне! Нет, ты не хочешь — ты никогда ничего не хочешь, не можешь, не делаешь. Это нечестно. Мы вышли из одного чрева, девять месяцев плавали мы бок о бок. Мы должны очень хорошо знать один другого. Я ведь делюсь своими тайнами, секретами — всеми до единого. Неужели так бывает со всеми близнецами? Близнецы, Кастор и Поллукс. Я уже открыл тебе все мои тайны — все, поверь мне. А ты прячешь свои, утаиваешь их. Мелочный, коварный, таинственный Холланд — полдня злой, полдня безразличный. Близнецы должны стараться быть заодно, не так ли? Не так ли?
Он почувствовал приближение: то же старое, грустное чувство, которое предвещало — что? Он не мог сказать. Дрожь прошла по всему телу, задрожали руки и ноги, неясная тоска охватила его, и снова Тенистые Холмы занимали его мысли.
Он пытался представить их. Напрасно. Мозг искал на ощупь: что это было? Что-то забытое им? Или то, чего не знал никогда? Был ли это вкус? запах? место? Вавилон — конечная остановка? Что было в конце линии?
Прикрыв глаза ладонью, он сполз с песка в воду и покачивался на волнах, пока перед мысленным взором не возник образ: тело, лежащее в гробу посреди гостиной, нижняя крышка закрыта, верхняя откинута на шарнирах. Он плеснулся в воде.
— На что, по-твоему, это похоже — быть мертвым?
— Черт! Если ты мертвый — ты мертвый. Это просто ничто. Тебя кладут в ящик, раскрашивают лицо, будто ты живой, но только уснул. Затем роют яму, опускают тебя в нее — и все.
— Но если ты умер, ты же должен отправиться в какое-то место — на небо или в ад, но куда- нибудь!
Холланд захохотал:
— Кто теперь верит в эту чепуху? Это просто взрослые болтают в воскресной школе.
— Но должен же ты куда-то деться, разве нет? — продолжал размышлять Нильс. Он лежал в воде на спине, глядя в небо: облака были тоньше, чем кружево, как сборки на нижней юбке под широким голубым платьем.
— Какую последнюю вещь ты хотел бы увидеть, прежде чем умереть?
— Хм?
— Последняя вещь. Если бы тебе предложили что-нибудь одно, что ты мог бы увидеть перед смертью, что бы ты выбрал? Например — закат? Человека? Океан? Что?
Холланд засмеялся:
— Послушай, если бы я умирал, я был бы слишком занят, чтобы смотреть на закаты. И ты тоже.
Встав на ноги, Нильс повернулся и посмотрел за реку, где несколько коров паслись в лугах ниже Авалонского хребта.
— Я хотел бы увидеть Ее, — сказал он.
— Корову? — поддел его Холланд.
