поющие были косноязычны, как рабы и арендаторы в Гортинах, разгоряченные удачной охотой. Голоса выводили мелодию без слов, высокие и низкие, но удивительно слаженные. Они пели монотонно, мрачно, сосредоточенно, и никто в публике – ехидной и злоречивой публике Ареты не нарушил этого пения ни смешком, ни перешептыванием. А Партенопей, обходя сцену, касался треножников правой рукой, на которой был перстень – и тотчас над треножником само собой вспыхивало синее пламя.
Один язык огня… другой, пятый, шестой… Змей обвился вокруг шеи мага и положил голову ему на плечо. Когда огни запылали над всеми треножниками, Партенопей отошел вглубь сцены и вновь принял молитвенную позу, обратив взор и ладони к небесам. Пение становилось громче, может быть, это была иллюзия, создаваемая акустическими устройствами театра. И, странное дело – день уже не выглядел таким ясным и светлым, как только что – будто свет уходил куда-то, словно вода в воронку. Сальвидиен не уловил мгновения, когда языки огня над треножниками истончились и вытянулись, рисуя в потемневшем воздухе светящиеся линии, образуя словно некую арку…
Да, точно, Это была арка, но вовсе не световая. Каменная. Размером не больше тех старинных триумфальных арок, которые в изобилии высились на улицах Столицы, и много меньше нынешних. Эта точно была древней – не из-за одних лишь размеров. на ней не было никаких украшений – ни статуй, ни гирлянд, ни трофейных доспехов и оружия. Просто дикий камень. Сальвидиен испытал разочарование оттого, что видение, вызванное к жизни магом, было таким обыденным. Но это ощущение было мимолетным, потому что за аркой начиналась дорога, неотвратимо влекущая к себе… как свет исчезающий в проеме … и пока взгляды молчащих зрителей следовали за этой дорогой, арка исчезала, таяла в пространстве, а линии света размыкались, змеились, тянулись ввысь, пока Сальвидиен не увидел…
Публика потрясенно вздохнула. Новая картина нарисовалась – и уже не на просцениуме, а выше, над стеной, замыкающей театр, над всем театром.
Удивительное здание… трудно было понять, что это такое – храм, дворец? Сальвидиен решил, что все-таки храм – несмотря на причудливую архитектуру, строение чем-то напомнило ему столичный Пантеон. Но удивительнее всего была не архитектура, а материал, из которого этот храм создан. Он сиял, точно сложенный из драгоценного камня… или это было необыкновенное, поддающееся огранке стекло? И дневной свет померк в сравнении с ним.
– Свет есть присутствие огня, ибо иначе как от огня не сможет произойти, ибо родится от сожигаемого , между тем как свет достигает очей своим сиянием, не принуждая, но лишь убеждая, – голос мага доносился до Сальвидиена, как во сне, – никакой смерти нет, кроме как по видимости, и рождения, кроме как по видимости, нет… Взаправду никто не родится и не гибнет – есть лишь сгущение бытия и истончение бытия, а сущность всегда одна и та же. Мы проживаем сотни жизней, меняя обличья, но всегда оставаясь самими собою… Вот что было открыто мне и вот что было показано мне. И миры подобно так же истончаются в своем существе, и взаимно проникают друг в друга. Отсюда и земли содрогание, и падение светил, в ночи сияющих, и небесные бои между призрачными воинствами, каковые немалому числу свидетелей приходилось наблюдать. Но есть и стража между мирами, – голос мага возвысился и возгремел над сценой, – Она блюдет препоны, охраняет порядок, и не дает мирам погрузиться в изначальный хаос!
Видение стало еще резче. Сальвидиену вдруг померещилось, что купол висящего в воздухе храма – не что иное как гигантская линза, преломляющая свет… огонь… сияние. Адвокат невольно зажмурился, а разлепив веки не увидел перед собой ни сияния, ни огня, ни диковинного переливчатого здания. На пустой сцене стоял Партенопей, уронив руки и склонив голову в тюрбане, и складки ткани на его плечах бугрились там, куда улегся змей. Над потухшими разом треножниками курились струйки белого дыма. Бессловесная песнь учеников прекратилась – зрители и не заметили, когда.
А затем пространство театра Хордоса заполнилось рукоплесканиями и восторженными кликами:
– Хвала, мудрый Партенопей!
– Божественный Партенопей!
– Чудотворец!
Луркон с неопределенной улыбкой наклонился к Апицию и промолвил:
– Как видишь, хотя нам далеко до Столицы, в отношении зрелищ наше захолустье тоже может кое-что представить…
– Да, – вынужден был признать сенатор, – производит впечатление…
Мимнерм, выйдя из оцепенения, в котором пребывал последние полчаса, рьяно принялся черкать стилом по дощечке. Лицо Петины, как и во время представления, оставалось непроницаемо.
Когда буря восторгов улеглась, Партенопей заговорил вновь.
– Убедившись, что муж жизни чистой и праведной, ежели сподобится милости божественных сил, способен и чудеса творить, уверьтесь, о благородные граждане древней Ареты, что и во всем прочем я вас не обману. Большую часть своего времени я провожу бескорыстно рассуждая о предметах дивных и благих в храмах и рощах священных, и посещаю лишь избранные дома. И сейчас я лишь кратко скажу некоторым из вас, что провещали мне боги, причем не взымая не малейшей платы. Кто захочет узнать более – узнает позже.
Он неспешно спустился по лестнице с правой стороны сцены и двинулся вдоль борта арены, иногда задерживаясь у некоторых лож, и вперяясь пристальным взглядом в сидящих. Змей снова выпростал плоскую голову из складок одежды и смотрел на тех же людей, что и его двуногий собрат. Это заставляло чувствительных дам на верхних сиденьях взвизгивать от сладкого ужаса, хотя к ним-то Партенопей не обращался.
– Напрасно, Кассиан, воздерживаешься ты от посещения храма Сминфея Прекрасного, Солнцеликого, – говорил он. – То, чего ты опасаешься, поджидает тебя вовсе не там, а в другом месте… – Или, уже следующему: – Не стоило тебе называть сына Луперком… А насчет статуи твоего деда, уважаемый Сульпиций, посоветуйся сначала со сведующими людьми – это может не понравится неким, весьма влиятельным лицам…
Наконец Партенопей остановился напротив почетной ложи и умолк. Сальвидиен, как оратор, хорошо понимал цену этой паузы. Наместник Империи – не чета обычному гражданину, каким бы безупречным происхождением тот не похвалялся. И предсказание для столь важного должностного лица следует обставить как можно эффектнее.
Но, пожалуй, тут был уже перебор. Пауза чрезмерно затянулась. В суде – мелькнула у Сальвидиена не вполне приличиствующая обстоятельствам мысль, – за подобный прием могли бы и освистать. Змея, похоже, тоже раздражало молчание мага. Он повернулся к Партенопею, его длинный раздвоенный язык мелькнул в воздухе, и, казалось, скользнул по губам человека. В соседней ложе кто-то охнул. Но Партенопей не шевельнулся. Взгляд его оставался все так же прицелен и неподвижен, и с некоторым изумлением Сальвидиен осознал, что маг смотрит вовсе на Луркона. Выше. За спины сидящих в ложе.
Потом уста его снова отверзлись.
– Дитя варварского племени… последняя в своем роду. Эта история уже была рассказана, и еще будет рассказана, потому что там , где проходят войска Империи, всегда остаются сироты. И каждый раз у истории другой конец, а у загадки – иное решение. Но история эта едина… ибо слово порою подобно огню и страданию, а порою – сиянию и свету… какое же слово будет изречено?
– Он заговаривается, – сквозь зубы процедил Луркон.
– Его устами вещает бог, – слабо возразил Мимнерм.
– Или конопля.
Сальвидиен был склонен согласиться с последним утверждением наместника. Зрачки мага сузились до последней степени, превратившись в крохотные черные точки, язык заплетался. Адвокат не имел знакомых в среде любителей хиндской «травы забвения», но поведение Партенопея вполне соответствовало ходивших о них слухах.
К магу подбежало трое его длинноволосых учеников. Один из их, не страшась ползающего по груди Партенопея гада, набросил поверх тюрбана плотное льняное покрывало. Оно полностью скрыло и лицо мага и голову змея. Двое других подхватили ученика под локти и повели прочь с арены. Тот покорно следовал за ними.
– Общение с высшими силами утомило божественного Партенопея, – возгласил первый ученик. – Он должен освежить себя отдыхом, а затем удалиться в храм Сминфея, где его можно будет найти.
Публика оставалась в недоумении – есть ли это продуманный финал представления, или его непредусмотренный срыв. И будь здесь сегодня те, что шумели нынче на трибунах театра Астиоха, они не преминули бы выразить возмущение – и не только словами. Но в театре Хордоса проследовало лишь легкое волнение, которое довольно быстро улеглось. Зрители начали покидать ложи.
Так же поступил и Луркон со своими гостями, благо из почетной ложи, устроенной на манер императорской, имелся выход прямо на улицу. Наместник был недоволен и продолжал ворчать.
– Богоравный мудрец! Прорицатель! После хиндской травы, говорят, можно и Священную Гору увидать, и всех богов разом.
– Но, благородный Луркон, – Мимнерм смелел настолько, что позволил себе спорить с наместником, хотя обычно он был гораздо дипломатичней болтливого Феникса, – мы-то никакого дурмана не употребляли, а видение, вызванное магом, лицезрели! И все, бывшие в театре!
– Кто его знает, что он там жег на своих треножниках? И цвет у пламени был какой-то неестественный!
– Отравленные дурманом не могли видеть одно и то же!
– А одно ли мы видели? Вот ты, – Луркон обернулся к Сальвидиену, – что видел?
– Храм, – коротко ответил адвокат.
– И я тоже! – Мимнерм восторженно всплеснул руками.
Луркон с сомнением хмыкнул.
– Ну, можно назвать это и храмом. Хотя я бы сказал, что это дворец. Здание, одним словом.
– Во всяком случае, – примирительно сказал Апиций, – чем бы оно не вызвано, зрелище было преизрядное.
– Но Партенопей его испортил, – нарушила молчание Петина. – Я и впрямь на какой-то миг поверила в его магический дар. Но он решил, что произведет большее впечатление, выведав подноготную не только знатных зрителей, но даже их прислуги.
Когда Гедда помогала госпоже подняться в носилки, то Петина, не повышая голоса, но вполне категорично распорядилась:
– Скажи Фрасиллу и прочим привратникам – если кто-то из босоногих приспешников этого досужего собирателя сплетен появится у наших дверей – пусть его гонят палками!
Ночью прошел дождь, и сейчас облака еще не вполне развеялись. А Сальвидиен уже достаточно долго прожил в Арете, чтоб оценить прелесть подобной погоды. Особенно летом. И представить, какая радость царит в деревнях и загородных имениях. Хороший дождь – именно то, чего не хватало для хорошего урожая.
Но он – человек городской, и урожай свой собирает отнюдь не с полей и огородных грядок. Стоит надеяться, что урожай этот также будет неплох. Дело с завещанием Петины было завершено, свидетели заверили ее волеизъявление, Сальвидиен теперь реже посещал свою патронессу. Он вовсе не собирался порывать эту связь, по крайней мере, пока она не начнет его тяготить. Однако сейчас ему просто недоставало времени. Успех имеет свою оборотную сторону, а
