– Но если не Евтидем и не гоэлиты, то кто же?
– Никто, друг Сальвидиен, никто. Пометавшись в поисках виноватых, я поостыл и тщательно обдумал все обстоятельства. Всякий раз приходя к выводу – смерть Петины была именно тем, чем казалась =– ужасной, отвратительной, нелепой случайностью. С этим трудно смириться. Но придется.
– И все же нельзя так оставлять дело. Прости, господин мой, что я осмеливаюсь давать советы, но не лучше ли передать следствие в руки префекта? И пусть он допросит Евтидема.
– А почему только Евтидема? Конечно, удобно видеть преступником именно его – мерзкого старикашку-злопыхателя! Но ты, как юрист, должен бы знать: где один подозреваемый, должен быть и другой. так уж устроено мнение людское. И оно найдет этого подозреваемого, непременно найдет. Хотя – почему же одного?
Со смятением Сальвидиен увидел в глазах наместника неподдельную ярость.
– Их может быть много… Почему не Феникс, с позором выставленный за ворота виллы Петины? Ему ведь отписаны по воле Петины какие-то деньги, и он мог убить ее, пока она не вычеркнула его из завещания?
«Откуда он знал, что Феникс этого боится? Неужто его шпионы следят за всеми в городе?»
– Почему не ты сам – ты был ее любовником, а она в последнее время предпочитала тебе Стратоника?
«Точно, следят».
– И, наконец, почему не я? «Сделал, кому выгодно» – таков главнейший принцип уголовного права, а кому, как не мне больше всех была выгодна смерть Петины? А так скажут, скажут непременно. И я, дабы обелить свое имя, обяжу префекта провести следствие по всем правилам. Пусть допросят с пристрастием всех рабов – несколько сотен прекрасно обученных, умелых рабов, а лучше – поступят с ними по закону предков…
Мощные ладони Луркона сжались в кулаки. Дыхание стало выравниваться, он постепенно успокаивался.
Но и смятение Сальвидиена улеглось. Он понял, почему Луркон не дал хода следствию. Вовсе не за свое доброе имя он опасается, и не злых языков страшится. Последние его слова все прояснили. По древнему, еще республиканскому закону, в случае насильственной смерти хозяина казни предавались все рабы, в это день находившиеся в доме. А иногда – вообще
Как многие старинные законы, он давно не применялся. Как многие старинные законы, его никто не отменял. Вот почему трепетали слуги Петины, о том же свидетельствовали умолчания Руфа.
Сотни прекрасно обученных рабов, каждый из которых обошелся бы в солидную сумму… Применение закона предков нанесло бы новому наследству Луркона сокрушительный удар. А Луркон был расчетлив. И хозяйственная сметка оказалась сильнее его скорби по Петине.
Неизвестно, как расценил Луркон молчание адвоката, но продолжал он в другом тоне.
– Незачем искать злоумышленника, друг Сальвидиен. Если кто-то и виноват в смерти Петины, то это ничтожество – Стратоник. Если бы он способен был действовать, как мужчина, не только в постели, возможно, она осталась бы в живых. – Луркон отвернулся. – Прекрасная Арета… с ее аристократами, поэтами и философами. Все они ненавидят нас, своих хозяев, все – от потомков царей до уличных торговцев, но это – ненависть трусов, которая ничуть не мешает с упоением вылизывать пятки каждому имперскому чиновнику. Кто бы понял, как скучно управлять городом, где против нас ни разу не было ни одного восстания… а зачем им? Гораздо удобнее проклинать Империю и пользоваться всеми ее благами. Вот что я скажу: прихлебатели – хуже рабов. Много хуже. Рабы хотя бы знают свое место… Но таковы уж здешние жители, и природы их не изменишь. Главное – не забывать, кто мы и кто они.. – Он снова взглянул в глаза Сальвидиену. – Поэтому я и позвал тебя. Мне не нравится, как ты вел себя все эти дни. Я понимаю – тебе противно, тошно, ты хочешь избежать неприятных впечатлений. Но для нас подобное поведение непозволительно. Я прекрасно знаю – мои юристы вполне способны завершить формальности с передачей наследства без посторонней помощи. Но ты должен показать этой аретийской сволочи: мы – не такие, как они, мы не хлопаемся в обморок от малейших потрясений. И ты посетишь дом Петины.
Сальвидиен молча склонил голову. Ему нечего было возразить наместнику. Адвокату было стыдно своей слабости, а цинизм Луркона подавлял его. И в то же время Сальвидиен не мог не признать, что наместник прав, и чувствовал к нему искреннее уважение. Жадный, хитрый, презирающий своих подданных Луркон – один из тех людей, благодаря которым Империя остается тем, что она есть.
Теперешнего привратника Сальвидиен видел впервые, но тот, несомненно знал адвоката в лицо, и распахнул дверь без промедления. По двору слонялся старый Фрасилл в шапке вольноотпущенника, и завидев Сальвидиена, с прытью, почти несовместимой с его возрастом, тут же подскочил, предлагая свои услуги. Сальвидиен с некоторым умилением подумал, что Петина хотя бы в этом не ошиблась – Луркон, отпустив по завещанию ее рабов, не лишил их жилья и опеки. Посему он не стал требовать другого провожатого, пусть болтовня старика и раздражала его. Приказав Руфу ждать во дворе, он прошел в дом.
Вилла, обретя нового хозяина, вид имела все еще нежилой. Значительная часть картин, ваз, настенных украшений были убраны, ковры сняты, мебель вынесена или передвинута. Что ж, хозяйкой теперь здесь будет эта девочка, жена Луркона, а ее вкусы вряд ли соответствуют вкусам Петины… если вообще наличествуют.
Выяснить, что из имущества где находится, можно было по отчетам Галлиена и Криспа, переданных Сальвидиену управляющим. Некоторое время он работал, сидя за столом в таблинуме, затем решил пройти по комнатам. Поверенные Луркона указали, что некоторые предметы утвари, порой весьма ценные, в силу неудобства их перевозки, оставались на прежних местах. В этом Сальвидиен убедился. Тяжелые резные вазы из агата, оникса и лазурита, сундуки, окованные бронзой, и шкафы не двигались с мест. Не тронуты были и немногочисленные статуи в нишах. А вот портреты предков Петины и ее мужа были убраны – наверное, упокоились где-то в сундуках. Фрасилл плелся за адвокатом, изрекая пояснения, которые Сальвидиен не слушал. Он прошел в библиотеку. Странно – он никогда не бывал здесь при посещениях виллы, хотя Петина наверняка проводила в библиотеке много времени. Галлиен и Крисп тоже не представили по библиотеке никакого отчета. Наверняка существовал специальный каталог, но Сальвидиен не стал его требовать. Видно было, что из свитков ничего не тронуто – возможно, убрали только собрание гемм, каковые нередко хранились в библиотеках. Это тоже можно будет проверить. Свитки на полках имели какой-то сиротливый вид – при том, что с них, несомненно, продолжали сметать пыль. Должно быть, так выглядят все книги, которые перестают читать.
Однако, не все украшения и безделушки снесли в хранилища либо переправили новому владельцу. Поверх ларца из лимонного дерева лежал массивный серебряный обруч. Приглядевшись, Сальвидиен вздрогнул. По серебру шла гравировка: «Верность до смерти».
Это был ошейник . Точно такой же, какие носили собаки Петины.
До смерти…
Сальвидиен обернулся, и обнаружив, что Фрасилл еще здесь, быстро спросил:
– Этот ошейник – с браврона?
– Нет, – безмятежно ответил Фрасилл, – те переплавили. А это Гедды.
Замок на ошейнике был расстегнут. Гедда и раньше снимала его. «Это просто украшение», – говаривала Петина. Сальвидиен успокоился. В самом деле – просто украшение.
– Ах да, Гедда… Она здесь?
О Гедде он вспомнил, вернувшись от Луркона. Собственно, не о Гедде, а о Вириате – тот когда-то положил глаз на эту девицу, и Сальвидиену стало любопытно, осуществил ли он свое намерение. С каким-то пустяшным поручением адвокат отправил Руфа в дом отставного трибуна. Ответ был вполне определенным – Гедда у Вириата не объявлялась. Стало быть, она осталась в доме Петины.
– Нет, – неожиданно услышал он, – ушла она от нас…
– Куда?
– Прости, господин, не знаю. Как господин Луркон по завещанию покойной госпожи волю нам дал, так она в тот же день и ушла. Никому ничего не сказала, правда, попрощалась честь по чести, и как в воду канула.
– Так. А скажи-ка мне, старик, – господин Вириат вас не посещал?
– Нет, не посещал, и не присылал никого. Но похоронах госпожи был, а больше мы его и не видали.
Значит, Вириат позабыл о Гедде. И напрасно Петина гневалась по этому поводу.
Фпасилл продолжал дребезжать, и прислушавшись, Сальвидиен вновь разобрал имя Гедды.
– … глупая девка! С малых лет при госпоже, из дому ни ногой, а госпожа-то ее лучше, чем родную дочь держала. Что с ней будет-то в городе? Ни денег, ни жилья, ни покровителя. Ужас какой, упаси нас от этого вышние боги! Погибнет ведь, пропадет совсем!
Сальвидиен, в отличие от бывшего привратника, ужасаться был не склонен. Женщина в возрасте Гедды, и обладающая отменным здоровьем, оказавшись на улице, всегда изыщет возможность раздобыть средства к существованию. Так что отпущенница Петины вскоре обнаружится, если не в лупанаре, так в какой- нибудь цирковой труппе.
Однако разговор о Гедде заставил Сальвидиена вспомнить о другой служанке Петины.
– А что Салампсо? Я нынче не видел ее.
– Салампсо хозяин в загородное имение отправил. Он ее отдал в услужение госпоже.
Госпоже, как же! Лукон тоже не слепой. Хотя оно и к лучшему. Это была не самая лучшая мысль – приобретать что-то из имущества Петины.
А с воспоминаниями надо развязаться раз и навсегда. И лучше всего – последовать совету Луркона.
– Что теперь устроено на арене?
– Господин никаких распоряжений не отдавал. Прибрались там, конечно – как без этого. А так – ничего.
– Я хочу взглянуть на арену.
– Как прикажешь, господин. Только ведь… пусто там…
Сальвидиен, не слушая его, направился к выходу. Он хорошо помнил дорогу, хотя проходил ее только один раз. А если бы и сбился, было у кого спросить – садовники подстригали кусты, сметали опавшие листья. В отсутствии нового хозяина рабы отнюдь не бездельничали – Петина, о чем бы ни сплетничал Феникс, и впрямь отлично вышколила прислугу.
О Фениксе, кстати тоже совсем не слышно. Без сомнения, пропивает где-то полученные по завещанию деньги. Удосужится ли он написать хотя бы эпитафию своей благодетельнице? Или потихоньку злорадствует – мол, справедливые боги покарали Петину за то, что выставила с пира кроткого служителя Муз? Скорее всего, и то, и другое: злорадствует и одновременно кропает эпитафию. Ладно, лишь бы поэм не писал…
Сальвидиен недрогнувшей стопой пересек луговину и оказался рядом с ареной. Сейчас, со своими высокими каменными бортами, молчаливая и пустая, представала перед ним, как огромный колодец. В юности, еще до отъезда на Остров Роз, ему приходилось слышать в какой-то деревне, где останавливался в
