так, раненных в мембрану действительно исцеляют не только люминолом и добрыми словами. В любом случае здешняя аппаратура не лицензионная. Пора выбираться, обойдемся без ведьмаков. А завтра на свежую голову писать рапорта. Но тут оказалось, что его не забыли и подготовили ему сюрприз.
Люк был задраен, причем снаружи. Торн возмутился тихо, потом громко и, наконец, сильно, даже свирепо: «Откройте, а не то хуже будет». Прямо так и сказал. Затем понял, что хуже будет только ему. Поэтому, особо не расстраиваясь, стал вырезать иллюминатор плазменным резаком. А когда уже пошел на вторую половину круга, люминол-зараза отпустил его, и резак оказался внутри мембраны Торна, неприятно преобразившись.
Снизу, откуда-то из копчика карабкается раскаленная тварь, живой разряд. Каждое движение ее тела, лапки прожигает мясо, обугливает кость. Тварь уже лезет наружу, изо рта хлещет горячая горькая желчь. Торн тужится, пытаясь выпустить ее из себя. Она застревает и разрывается в горле.
Торн, как недоумевающий козел, уставился на резак. Пусто, вернее, несколько угольков – все, что осталось. Хорошо хоть питание отключилось, а то бы и квазирука накрылась. Торн приник к полу, так меньше энергии расходуется на защиту.
Защитное поле будет еще густым минут десять, а, когда потощает, Торн начнет меняться. Станет лучше геном, потом мембрана – это по Веревкину. А по теории прототипов – вначале мембрана, потом геном. Выбирай на вкус.
У Торна покалывает то тут, то там, будто выщипывают из него перья. Голова прижата к груди, не отогнуть ее, не заорать истошно: «Караул!». Тогда Торн начинает съеживаться, закручиваться, упрощаться, становиться ноликом, сгустком детской энергии внутри твердой оболочки.
«Каждый из нас миллионы раз уже был эмбрионом. И это надо хорошо помнить».
– Эй, недоношенный, ну-ка отвечай, умер или нет?
Над Торном склонялся горшок.
– Тьфу на тебя, – Торн попытался отмахнуться от очередного кошмара.
– Ты зачем грозишь, чего лягаешь красный крест?
Горшок переоформился в шлем с забралом, за которым мелькал знакомый орган – лицо Вельских.
– О чем-то я тебя спросить хотел, Паша.
– Тут и спрашивать нечего. Из тебя сейчас делают обед, а может, уже сделали. Причем, говорящий.
Вельских нетерпеливо потащил Торна за шкирку. Дмитрий Федорович оценил свои волочащиеся ноги и поднялся.
– Как ты меня нашел?
– По запаху.
Около носа просвистела зеленая молния. Воздух треснул, как лопнувший шарик. Путь к шахте был закрыт жлобами в зеркальных противолучевых жилетах, которые без устали швыряли электронные сгустки в беглецов.
– Вот видишь как, – заметил Вельских, разряжая свою ионную пушку в могучий заслон. – Пощекотали ребят и ладно.
Вельских рванул по коридору в противоположную сторону, Торн решил не отставать от него.
Дмитрий Федорович вскоре примечает, что вроде бы никуда не гонится, а застыл на одном месте, как Пуп Земли. И все крутится вокруг него. Вихрятся коридоры, струятся лампы. Еще на него набрасываются раскаленные мускулистые кольца. Но он разводит руки, и от них остаются одни клочки. И Вельских жутковато выглядит, какая-то юла.
«Ничего страшного, такое бывает. Просто психоцентр догадался, что пейзаж можно завязать и петлей. Так нагляднее».
– Тут рядом сильная потеря плотности, может, выход? – разглядел Торн.
– Мы крошек хлебных не сыпали, заблукаем, как пить дать, – согласился Вельских.
За поворотом была дверь с изображением солнца. Они проскочили небольшой предбанник и оказались в цеху.
– Похоже, что там было нарисовано зубчатое колесо, – рассудил задним умом Вельских.
– Лучше нам отсидеться здесь, а потом ударить из засады, – прикинул Торн.
– Засада – это кому-то пригодится, или нам, или им. Но бегать дальше – только людей смешить.
Здесь на стендах, собирали аппаратуру, которую Торн уже испытывал на себе. Над головами плетение балок, свешиваются хвостами сварные и сшивные устройства, на полу ворох проводов.
Вельских и Торн улеглись за двумя соседними стендами и стали копить силы.
– Вот ты лежишь невинной сарделькой, а хоть знаешь, что вокруг? – спросил Торн.
– Проверим, – незамысловато ответил Вельских.
– Проверять раньше надо было. Ты привозил в клинику моральных, то есть мембранных уродов, ты смеялся, был доволен, что поймался еще один. Твои умные проницательные глаза смотрели мимо паровых молотов, которыми дубасили по ершистым пси-мембранам граждан, делая из них аккуратные штамповки, загоняя все оси в одну доску. Твое могучее мозговое вещество не напрягалось, когда чугунки бухнулись на город, а под ногами кругом открылись люки человекодыр. Так что ты, Паша, тоже кузнец этого счастья, не скромничай.
Вельских открыл рот, и тут дверь вылетела. Ввалилась кодла, и началась невеселая кутерьма. Богатыри, как будто перележали на сверхпроводящих печах. Они приближались, умело прикрывая друг друга огнем и маскируясь на местности. Меткие выстрелы поджигали блоки и модули на стендах. Те чихали и сморкались огоньками. Напоминало фейерверк. От Торновской плевалки толку было мало. Ампулы отскакивали от защитных жилетов чугунков, как мошкара от лампы. Только поплыли белые кучевые облака «душилки», искрозадые сразу перешли на автономное дыхание. А вот противогаз у Торна немножко запылился, и он бы посинел, что баклажан, если б не хорошая вентиляция цеха. Пришлось ему, как поединщику древних времен, швырять мощными квазируками куски потяжелее, целя по кочанам наступающих. Зато от ионной пушки Вельских искрозадым было явно не по себе. Они даже забывали о долге, погружаясь в свои неприятные ощущения. Торн усердствовал в ратном труде, а когда запыхался, то сразу понял, что слишком увлекся подвигами. Его, видать, давно отрезали от главных сил, то есть от Вельских. А теперь еще зажали в угол двое долдонов. Не хочу быть больше цыпленком, твердо решил Торн, собираясь не сдаваться, пока его не попросят. Откуда-то сверху прилетел солдатский ум, он же смекалка. Разрядив бросатель, зацепил железный шкаф зубастым кончиком троса. Потом дернул шкаф, как ковбой упрямого жеребца, и тот навалился на одного силача. Силач поерзал-поерзал и стал крупно отдыхать. Гневом обуян, другой чугунок вырос перед Торном. Не слушая протесты, оборвал Дмитрию Федоровичу обе квазируки, как лепестки розы, и вдобавок дал ему в морду. Торн прянул назад, спасая лицо, и лишился только очков, но по свисту пудового кулака понял, что тот смертью пахнет. С укрепляющим криком «И-а» ученый прыгнул головой вперед, прямо в брюхо обидчика. Брюхо всосало нападающего, потом спружинило, и тот улетучился. Однако, следующие движение богатыря не покончило с Торном как с яркой индивидуальностью, наоборот, сам богатырь сломал пол своей тушей. Правда, он хватался не за атакованный Торном живот, а за задницу, от которой шел едкий дым. Вельских успел в последний момент сделать нечистой силе короткое замыкание. Торн хотел оправиться, но не получилось. Два тиска сдавили плечи, потянули, и его ноги заболтались в воздухе. Торн догадался, что находится он не в станке, а в обычных руках. Но это не радовало его, потому что не вывернуться и не соскочить никак. Вдобавок те умелые руки оказались биоэлектродами, а сам Торн плохим проводником, даром что ученый-мембранист. Его выкручивало, как тряпку, и комкало, как газету.
– Гори, гори ясно, чтобы не погасло, – радовался электрокультурист близкой победе, но и сочувствовал, – наблюдал бы ты за своей рожей сейчас, кукиш и то симпатичнее.
Чтобы добраться до кристалла состояний, надо было поскорее разглядеть боль, вернее, ее причину – враждебные человеку кольцевики. И опытный Торн видит цепочку крыс с вращающимися, как бор, зубами. У каждой крысы позади другая, грызет ее за хвост, подгоняет. А самая передовая харчит, чавкая и хрустя, красную землю. Торн начинает всасываться в свой позвоночник, тот становится водоворотом. Торн барахтается разными стилями, пытаясь удержаться на поверхности, а в круговерть попадают и земля, и
