“Закусан комарами насмерть в центре большого города!” — это сенсация. Однако, я вряд ли смогу пожинать плоды своей популярности и нежиться в огнях фотовспышек и юпитеров. Хоровой писк был таков, что казалось — все тело стало сплошным ухом. Несмотря на мои мощные отмашки, достойные участника мамаевого побоища, комары подошли вплотную и даже куртку пробивали своими хоботами. Я пытался вычислить, сколько еще продержусь в кусачей тьме, но тут обозначилась поправка к расчетам — некий шум, похожий на комариный писк, как тигр на кота. Удивительный шум скорее всего был родственником того, что бывает при продувке клапанов. Ой, как не хочется, чтоб этот “клапан” прыгнул мне на холку. Так я внутренне протестовал, что какой-то нервический спазм сделался. Конвульсии стали меня выжимать и выкручивать. Уже известный мне гномик ожил и побежал навстречу тапкам, а потом словно сорвался с прыжковой вышки. Покувыркался он еще, а потом прибился куда-то, приобрел устойчивость. Кстати, вся фигня, творившаяся с ним, как будто происходила и со мной (гномик — ЭТО Я?!), хлестнули прямо-таки прибойной волной свежие ощущения.
Сжатие распространяется вдоль тела и гонит волну, продавливает жидкую силу сквозь отсеки моего нового, надеюсь, неплохого тела. Это вдох. Сжатие бежит в другую сторону, и брызгами с гребня волны срывается горячий выдох. Он подсвечивает шарик неподалеку. Внутри шара скрючился убогий тип, отчасти похожий на человека, а больше на блин; выделялись, пожалуй, только красивые красные фонарики глаз. К продольному сжатию добавляется поперечное, огненный комок распирает глотку. Стоп-кран. В шарике-то — Я! Кроме меня там торчать некому, вот даже узнаю свою куртку с барахолки и шапочку, пригодную для сафари. Глотка горит, как от стакана спирта, сейчас пойдет волна в другую сторону и выбросит комок, вернее, скрученную в моток проволоку. Нет уж, на самого себя, даже замаринованного в шаре, моя рука, а вернее проволока, не подымется.
Я сам себя выплюнул — тороплюсь назад по пуповине, которая соединяет огневой рубеж и съедобный шарик. По дороге глотаю встреченные напряжения и сжатия; переварившись, они вылетают откуда-то сзади реактивной струей. Ну, задал я фору балеронам из Большого! В конце душой исполненного полета — яма, я расплескался по стенкам и стек на дно. Итак, поздравляю себя и гнома с вселением обратно. Если я не сбрендил окончательно, то теперь знаю угол атаки на меня. Резко сгибаюсь и щелкаю зажигалкой, что-то, похожее на копье, свистит над моей головой, слегка прикрытой шапочкой. Крохотный свет подмазывает розовым сцену нападения, кручу глазные яблоки. На штабеле в двух метрах от меня расположилась редкостная дрянь. То не копье просвистело, а она пульнула в меня своим хоботком. Убойный инструмент, не заработав очки, как раз прятался сейчас в пасть недовольной морды. И наконечник у него тот самый, похожий на клин. Кусательно-жевательный аппарат вообще у этого гада выдающийся. Четыре крюка и какие-то штуки, которые я бы назвал ручонками, если б не были они похожи на складные ножи с зазубренными лезвиями. Изящная червеобразная фигура вся в прикиде из обручей- колец, те заправлены друг в друга, как портки в сапоги, вдобавок сходятся и расходятся в такт элегантным движениям. Чуть подальше от головы, под грудкой шевелится два ряда смешных ножек, которым не помешали бы сапожки. Описание не полно, потому что было не до любования портретом подвального дива. Я как-нибудь сообразил, что эта штука способна помешать мне жить. Неожиданно в рамку влезла фигура моего уркана с живописной миной на лице. Дальнейшее достойно кисти баталиста Васнецова. Жалко, что он отсутствовал, когда я кинулся к вору, как к родному брату, дескать, не узнаешь своих, чертяка. “Брат” хватанул меня двумя своими медвежьими лапами за куртку и помог твари цапнуть будущий бифштекс — подбросил меня к ней поближе. Наверное, и зажигалка уже вывалилась из моей руки, и огонек прихватил кое-какие щепочки — была подсветка, благодаря которой я разглядел, что страшиле мало было размахивать хоботом, она еще и прыгнула. И хоть я подлетал к ней спиной, полуобернулся, как балерун к балерине, и врезал ей своим краном по крюкам. Треснула пропоротая куртка, и хобот хлестнул меня поперек туловища. Я, так сказать, свернул в сторону, где проломил кучу ящиков и начал барахтаться. Чудовище же решило познакомиться поближе с урканом, тем более, он был по пути. Хулиган швырнул в гада бутылку, но она была отбита и улетела по верному адресу, то есть ко мне. Следующим жестом человек пытался запаять бляшкой ремня животному по моргалам, но “складной нож” полоснул ему по ладони. Теперь наступил черед активных действий злюки-монстра. Четыре крюка выдвинулись вперед и вошли в бока уркагана, так что ему было уже не сдвинуться с места. Следом хобот могучего урода пробил блатарю видавшее много снеди пузо. Монстр заурчал, как дизель; даже уркаган, не вылезающий из болевого шока, глянул на старающееся животное с удивлением. И тут блатного мужчину, которого я уже, конечно, простил, затрясло, несколько раздуло, потом перекрутило. В конце концов, полопалась там и сям кожа, из прорех вместе с разбавленной кровью вырвались синие искры, к запаху гнили присоединился озоновый аромат. Через полминуты жиган совсем расползся и кучей требухи упал в воду. Гад опустил морду в эту кашу и стал жрать, вместе с ним закопошилась бодрая компания мохнатых, похожих на сосиски червячков. Вскоре кольца на брюхе твари разошлись настолько, что оно стало просвечивать кровавым содержимым. Чудище срыгнуло мутную жидкость, наверное, лишнюю воду, и стало поворачивать внимательное “лицо” в мою сторону. Я соответственно из зрителя превратился в того, кто бежит быстрее лани; рванулся наугад, надеясь, что зверь уже сыт-пьян и доволен жизнью. Я никогда так быстро не рвал когти, ни в прошлой, ни в будущей жизни. Злодей еще предстал передо мной, как памятник самому себе на вершине пылающего кое-где холма. Он гордо поводил озаренной мордой и громогласно пищал. Он входил в мои сны и делал их кошмарами на многие недели. Я впоследствии мог проснуться от очередного сна с его участием, покушать на кухне чайку, вернуться в койку и угодить ровно на следующую серию, спасибо кинопрокатчику Морфею.
Через пятнадцать минут шараханий по подвальному аду, наполненных ожиданием новой встречи с интересным чудовищем, я выбрался на Божий свет. Но вместе с клубами черного дыма. Некие добропорядочные люди еще бросились ко мне, как к злостному поджигателю. Я, пользуясь слабой видимостью и искаженностью черт лица — от копоти и укусов,— быстро успокоил активистов цепочкой от унитаза и словами: “Мы с вами не представлены друг другу”. В итоге, растолкав толпу пассивных наблюдателей, я скрылся со сцены, как маскарадная маска. И пока бежал домой, все время прихлебывал из чудом сохранившейся бутылки. И пока прихлебывал, мог бежать. Если кто и собирался, то уже не смог меня опознать три дня спустя, когда грязь была отскоблена и физиономия съежилась до своих обычных размеров. Естественно, что я ни с кем не делился воспоминаниями. Ведь пришлось бы отвечать не только за парашные ящики, но и за отбытие жигана туда, где “нет конвоя”. Поди докажи, что им закусил какой-то неведомый зверь. И как найти такого вдумчивого следователя, который поверит, что трое угробленных клиньями ученых пали жертвой некрупной, в общем-то, зверушки.
4
В концерте происшествия и событий зазвучали новые ноты. Какие-то упорные вредители, должно быть, с записью в медкарте “Шиза. Держать взаперти”, по ночам просачивались в помещения, как правило, мелких фирм, портили оборудование, курочили экраны, корябали платы и перекусывали проводки. Технопарк, ясное дело, тоже влип в историю. Охранные люди старались изо всех сил, но силы тратились без толку. Напрасные старания никакого сочувствия у охраняемых не вызывали, наоборот, косые морды плевали нам вслед. Мы боролись с неведомым врагом, но, кажется ставили подножки и делали подсечки только самим себе. Противник щеголял своим инкогнито. Милиция несколько раз хотела класс показать и утереть нос, но повторялась та же песня, только в другой тональности. Вооруженные разгоряченные люди сбегались на место происшествия неизменно в антракте. Таким образом, преступный элемент претендовал на роль форс мажора, непреодолимой силы. Не слишком поздно ментура догадалась, что славой здесь и не пахнет, очки не набираются, премиальные остаются прежними, а вот папки с незавершенными делами будут вздыматься все выше и выше к потолку. Впрочем, защитники права и порядка предприняли кое-какие меры. Пустили “парашу” про то, что бизнесмены-подлюки самоедством занимаются, от них-де вся кака. А резон им такой — нахватать страховок и еще сбить цену у акций, чтоб потом скупать их охапками, разоряя народонаселение. Многим бойцам из нашего бюро стало тоскливо от непонятного, давящего, стрессующего, вот они и подались в фермеры или менты. Мне такие варианты не улыбались. На грядке меня всегда клонит в глубокий сон. Далек я и от того, чтоб гонять сопляков, которые на Дворцовой площади порноматрешками приторговывают. Поэтому и остался на своем рабочем стуле, как памятник поэта Пушкина. Только один
