покрепче отпечатать в памяти этот знак на дверях — он был из породы сыпучих. Она проходила мимо дверей и с первого же взгляда понимала: не тот. Тот, что был ей нужен, был связан с какой-то пожилой женщиной.
Она уже обежала километры коридоров и чувствовала, что нужный знак вот-вот появится. И действительно, он нашелся, и она открыла дверь. Комната была светленькая, скромная, похожая на дешевый номер в захолустной гостинице где-нибудь в Вологде или Архангельске. В углу умывальник, на столе, покрытом красно-белой клетчатой клеенкой, электросамовар. Кровать по-домашнему пышная, с изобильными подушками. На окнах цветы. А возле окна, на венском стуле — пухлая старушка с натертой очками переносицей и с растрепанной книжкой в руках. На втором стуле спал трехцветный кот, такой толстенный, что еле умещался на сиденье. В комнате стояло нераннее утро. Старушка ее ждала, и были они не то хорошими знакомыми, не то состояли в дальнем родстве.
— Чайку выпьем? — спросила старушка.
— С вареньем? — улыбнулась Новенькая.
А как же? У меня всего наварено, и кружовенное, и клубника, и лесная ягода есть. — И старушка немедленно полезла в буфет, откуда сверкнули круглыми боками литровые банки, обвязанные сверху бумажками.
— И земляничное?
— А как же? Сама собирала... На ближних полянах... — Она вытащила с нижней полки початую банку, сняла крышку и наложила полную вазочку густого и пахучего варенья.
Новенькая посмотрела на варенье:
— А не переварили, Марья Васильевна? Больно густое? Старушка досадливо махнула рукой:
— Переварила чуток. Да лучше переварить, чем недоварить. Стоит лучше.
— Это да, — согласилась Новенькая.
Старушка включила самовар и полезла за чашками:
— Он быстрый, я его люблю...
Старушка поставила на стол две чашки, Новенькая попросила еще и третью.
— А на что третью-то? — удивилась старушка.
— А для вашей Нади, — объяснила Новенькая.
— Ой, — заволновалась старушка, — я-то думала, мы туда, а, выходит, она к нам?
— Да какая разница? Главное — повидаться.
— Оно да. Поди, она убивается теперь сильно, — закивала мелко старушка.
— А вот вы ей и скажете: Миша велел кланяться и просил передать, что все в порядке.
Старушка все кивала, а Новенькая продолжала:
— А сами-то вы как, Марья Васильевна?
— Да мне что сделается, хорошо... Книжку вон читаю. Там-то без грамоты была, а здесь открылось.
— А что читаете?
— Вот, — старушка подвинула к Новенькой растрепанную книжку, — «Молодую гвардию» Фадеева. Надя очень ее хвалила... Хорошая книжка. Но уж больно тех ребяток жалко. Только — все ли правда или насочиняли?
— Было что-то похожее. — Новенькая раскрыла том. «Дорогой Танечке в день приема в пионеры. Валя и Миша Ремен. 1 мая 1951 г.»
Воспоминание кольнуло прямо в сердце — и она проснулась.
Костер еле горел. Все было как обычно. Ветер притих. Люди отдыхали. Сама она сидела чуть поодаль, возле нее две собаки, светлая, с хвостом калачиком, и большая овчарка.
Дворняга была самая обыкновенная, вторая же вызывала сомнения, ее собачья сущность была чем-то нарушена. Необычным в ней было пристальное внимание не только к своему человеческому спутнику — невозможно было сказать «хозяину», — но и ко всем остальным. К тому же, чего категорически не умеет ни одна собака, она кивала и качала головой в ответ на задаваемые вопросы: да, нет...
Собаковод был симпатичный человек лет тридцати пяти, с военной выправкой и невзрачным лицом. Красноватый шрам, вроде следа от многолетней фуражки, пересекал лоб. Он возник за спиной Новенькой, обе собаки повернули к нему морды.
— Вы бы пересели на подветренную сторону... Ветер поднимается, — посоветовал он Новенькой.
— Как? — переспросила она.
— Чтоб в лицо не бил... — Он подал ей руку, собаки встали, словно уступая ей дорогу.
— Как хорошо, что вы с собаками здесь. — Новенькая погладила плотную шерсть овчарки. Овчарка улыбнулась. — В детстве у меня были собаки, когда мы в деревне жили... А в городе я уж только кошек держу.
Мужчина обрадовался:
— Разумно, очень разумно. Я тоже в доме только кошек держу. Я ведь профессиональный собаковод. Двадцать лет с собаками. Сотни воспитал. Уверен: собак в доме держать нельзя. — Губы его дернулись, сорвалось горестное: — Да и вообще...
— Что вообще? — слегка удивилась Новенькая.
Собаковод заговорил горячо и быстро. Видно было, что его давно пекла невысказанная мысль:
— Вот понимаете ли, когда говорят «живут как кошка с собакой», то за этим глубокая мысль имеется. Это два со вершенно противоположных типа, ввиду их отношения к человеку. Кошка в человеке вообще не нуждается. Она в чем нуждается? В тепле, в пище. Это да. Сам человек ей совершенно не нужен. Кошка, я бы сказал, человека презирает. Она его умнее. Человеку кажется, что он держит кошку, а на самом деле, это она его держит. Кошку нельзя заставить. Она даже просьбы выполнять не любит. Я же дрессуру знаю — она ни в какую не хочет подчиняться. У нее достоинство. Ей надо, чтобы человек ей служил. И знаете, мне, например, даже нравится эта их независимость. Кошка никогда не подлизывается. Вот, к примеру, она трется о вашу ногу, вы думаете, она к вам ласкается... Нет, это она мышцы себе разминает, почесывается о ваши ноги. Она себе, а не хозяйке удовольствие доставляет. Вы, вы кошке служите, а не она вам. С собаками все по-другому. — Он положил руку с двумя изуродованными пальцами на собачью голову. — Веселая подтвердит.
Собака выжидательно смотрела на Собаковода: что подтверждать?
— Собака в доме, как дефективный ребенок. Она постоянно в тебе нуждается. В тебе, в твоем внимании, в твоей заботе... Собаку, простите, даже на улицу надо вывести, потому что воспитанная собака скорее умрет, чем в доме нагадит... — Он посмотрел на Веселую, она грустно кивнула головой. — Кто, кто, кроме человека, идет на смерть за идею? Только собака!
Новенькая изумилась: такое ей и в голову не приходило.
— Да, да... Поисковые собаки, скажем, ищут мины... В ту войну собаки под танки ложились! То есть я не хочу сказать, что они сознательно шли на смерть «За родину! За Сталина!». Собака шла за свою идею — служения хозяину... — Собаковод полемически обратился к Веселой: — Ну, скажи, нет?
Собака вздохнула по-человечески и кивнула. Вдруг задор оставил Собаковода, он задумался, помолчал, потом, не поднимая глаз от земли, продолжал:
— Такая у меня теперь работа — собачьим проводником работаю. Все мои, мои собачки. Я их в питомнике в городе Муроме растил, обучал, а они уж куда пошлют, кого на границу, кого в Афган. Веселая вот афганка... Двадцать четвертую уже провожаю...
— А куда провожаете? — тихо спросила Новенькая.
— Куда, куда... За границу... На тот берег...
«Вот оно что, — подумала Новенькая. — Значит, есть все-таки среди здешних люди, которые знают, куда мы идем... На тот берег».
