молода, но детскость ее была еще трогательней от замазанных гримом моршинок вокруг глаз… У Жени прямо дух перехватило от жалости: ей под тридцать, а все еще играет в сказку…
— У меня подруга здесь в Цюрихе есть, Люда из Москвы, она раньше тоже в нашем бизнесе работала, не в нашем клубе, а в «Венеции». Так она уже два года как замуж вышла. Муж банкир, она с ним разъезжает. У них два дома в Цюрихе, дом в Милане. Люда, конечно, класс, у нее четыре языка, она все знает — говорит хоть о музыке, хоть о картинах. В прошлом году она домой ездила. А вот это — никто себе позволить не может.
— А что, очень дорого? — задала Женя совершенно нелепый вопрос, и Тамар захохотала.
— Да причем тут «дорого»? Дорого — это само собой. Опасно! А ну как обратно не впустят? Мы здесь все живем еле-еле. Две тысячи — за квартиру. Одежда наша жутко дорогая, каждые трусы — стольник, бра — вообще от трехсот. Крем-шампунь купишь— все, на жрачку вообще не остается, — она спохватилась, растопырила пальчики. — Ну у меня, конечно, порядок. Даже и до Франца, моего жениха, у меня были клиенты… Я за сто франков не ходила, тысяча баксов ночь. Но вообще здесь оч-чень непросто жить…
— А вернуться не думала? — опять сморозила глупость Женя, и Тамар засмеялась громко, так что сидящая рядом парочка оглянулась.
— Ты что, больная? Что я там буду делать? На вокзал пойду? У меня здесь профессия, бизнес, я в кабаре работаю! Да там тыщу лет пройдет, пока до культурной жизни дойдут. А может, вообще никогда…
Им давно уже поставили на стол шампанское. Тамар, не совсем и заметив, автоматически выпила.
«Начинающая алкоголичка», — догадалась Женя.
Мишель сидел в баре с марокканкой, которая в самом начале вызвала им Тамар. Марокканка была настоящая красавица. Женя переглянулась с Мишелем. Тамар поймала взгляд:
— И кого тут только нет, — черножопые и косоглазые. Мы с подругой в самом начале снимали с двумя черными. Ну такая деревня, слов нет. Мясо сырое ели! Одна потом померла. А вторая съехала. И мы наших девочек подселили, — она спохватилась. — Это давно было, теперь-то я свою квартиру нанимаю…
Охранник от дверей делал знак Тамар. Она встрепенулась.
— Да ты заходи. Возьми у Мишеля мои телефон, хочешь, днем погуляем. Я тебе Цюрих покажу…
Охранник махнул ей еще раз, и она пошла к выходу. Там ждал ее человек в темном плаще…
Следующий день был пропащий — у Жени болела голова, и никакие ее любимые таблетки не помогали. Она провалялась до двух. Потом позвонил Лео, сказал, что скоро заедет. Женя, совсем уж собравшаяся выйти в город, прождала два часа, пока он объявился. Он привез ей конверт с деньгами — на расходы.
В одиннадцать вечера снова отправились по маршруту: ресторан — стриптиз-бар — кабаре. Мишель опять потащил Женю в какой-то дорогой ресторан, рассуждая в дороге о тонких различиях между богатством французским, швейцарским и немецким. Швейцарское представлялось ему самым тупым. Вообще патриотом он не был, ругал свою страну почти беспрерывно, и Женя про себя удивлялась, чего же он, свободный художник, не уедет в другое место, но пока не спрашивала…
Лада из бара «Экс-эль» была главным объектом Жениного изучения в первой половине вечера. Полнотелая, с большой, слегка усталой грудью, она была похожа на медсестру, воспитательницу и парикмахершу. А также на подавальщицу в рабочей столовой, продавщицу в хорошем продовольственном магазине и приемщицу в химчистке. И одновременно — на всех советских послевоенных звезд от Серовой до Целиковской. Пергидрольные волосы, красная блестящая помада и широта души…
— Здравствуй, Лада. Я из Москвы. Мне Мишель про тебя рассказывал. Говорит, ты про здешнюю жизнь лучше всех знаешь. Все здесь сечешь, — начала знакомство Женя.
— Да мы здесь все сечем, — улыбнулась Лада и сразу же убрала улыбку. —А если чего не рассечешь, то тебе п…ц. Поняла, да?
— Ты давно здесь? — вопрос плохой, но обязательный.
— Здесь я три года, до этого я в Западном Берлине работала.
— А где лучше?
— Здесь лучше — и сравнивать нечего. И в материальном отношении, и по-всякому… Пьяный немец — тяжелый клиент. А здесь, считай, совсем и не пьют. Здесь гораздо приличней народ. А приезжие, сброд всякий, они всюду одинаковые. Но в Цюрихе всякой швали меньше. Здесь место дорогое, шваль всякая сюда не идет. Я довольна здесь, — с достоинством провинциальной учительницы ответила Лада.
— А домой не собираешься? — поинтересовалась Женя.
— Раньше были такие мысли. Но теперь все по-другому решается. Я замуж собираюсь, — улыбка внутренняя, тихая.
— Да что ты? За швейцарца? — обрадовалась Женя.
— За банкира. Состоятельный человек, не мальчишка, и, главное, он из хорошей здешней семьи, у него все банкиры до третьего колена. Прадед даже… — это Женя уже слышала…
— Много старше?
— Сорок два ему. Но женат не был. Мне тридцать четыре. Пора свою жизнь устраивать, — улыбается красными напомаженными… Помада блестит ровной поверхностью, без единой трещинки — особая какая-то косметика. — Я ребенка хочу родить. Хейнц детей любит.
— А как ты вообще за границу попала? — задает Женя ударный вопрос.
— Длинная история, — загадочно улыбается Лада. Она улыбается после каждого слова. Она все время улыбается. Это у нее вроде нервного тика. — Друг моего покойного жениха мне помог. Я из дому рано ушла, в четырнадцать лет. Работала, училась. Встретила человека — как в романе. Богатый, красивый, музыкант. В ансамбле выступал, по всей стране ездил. И накануне свадьбы — представь! — его убили. Может, ты в газетах читала, очень известная история была. И шофера его застрелили. Когда мне сказали, я полностью вырубилась, два месяца в больнице пролежала. Самоубийством кончала. Но друг его мне помог, он взял меня в свою группу на подтанцовку, и я поехала с ними в гастроли. И сделала ноги, — и снова она улыбнулась своей идиотской, изображающей загадочность улыбкой.
— Бедняга, сколько же тебе пришлось всего пережить, — посочувствовала Женя. — И родителей, наверное, сколько лет не видела…
— Да что родители? У меня отец был капитан дальнего плаванья. Если в гости ко мне зайдешь, я тут недалеко, я тебе фотографию покажу — красавец, форма белая, парадная… Погиб молодым, при взрыве. А мама беспомощная, избалованная, сама понимаешь, жена капитана дальнего плаванья, вышла замуж за его помощника, а он, скотина, меня лупил, издевался всячески. А когда подросла, он меня изнасиловал. Я из дома убежала… Сейчас и вспоминать не хочется, сколько всего было… Но, видишь, обошлось. А мама после того, как я убежала, умерла… Так что у меня в Вологде — ничего. Пустое место.
Мишель то подходит, то отходит, выпивку оплачивает. Все довольны. Женя вторую пачку сигарет распечатывает. Опять завтра будет голова болеть…
— Вот с Хейнцем поженимся, откроем дело… Небольшой клуб я бы открыла, только в хорошем районе. «Русский клуб» назову. А что? Здесь район — не очень… Я бы сама девушек из России привезла. Сейчас и с визами лучше, — вдруг она оживилась. — Есть здесь у нас одна девушка из Москвы, Люда, я с ней знакома, но так, не особенно близко. С ней моя подруга дружит. Она уже два года как ушла из стриптиз-клуба, сейчас замужем за банкиром, в большом порядке.
На золотой цепочке, утопая между грудями, висит какой-то шарик. Лада вытаскивает его, поворачивает.
— Хейнц часы подарил. У меня через двадцать минут номер. Посмотришь, обалдеешь. У меня номер постановочный, не просто так… Я отработаю, вернусь… — улыбка крупным планом.
Стриптиз голый, то есть без предметов, стриптиз с предметом, стриптиз парный, мужской, женский, наконец, стриптиз-сеанс, когда хорошему клиенту персонально демонстрируют все от начала до конца— за особую плату…
Лада выступает со стулом. Стул — ее сексуальный партнер. Она его оглаживает, облизывает. Язык
