отправила мистера Мергелсона в деревенский трактир и велела нанять там кого можно на ночную работу за самую высокую плату.
После этого смелого шага леди Лэкстон пала духом. Она вернулась к себе в комнату и сидела, вся дрожа. Дрожала, но сжимала кулачок.
Нет, она ни за что не отступит; если нужно, они будут рыть всю ночь. А все-таки надо было сперва собрать доказательства, что Билби просто-напросто не сбежал. Надо исправить эту оплошность. И она написала начальнику полиции соседнего городка и в ближайший полицейский участок, а также наугад кое- кому из недавних гостей, в том числе капитану Дугласу. Если он и вправду устроил эту шутку с лордом- канцлером (она все еще в это не верила, хотя уже менее твердо), то, возможно, он что-нибудь знает и о таинственном исчезновении мальчугана.
От письма к письму она все больше уставала и писала все торопливее, и почерк ее становился все менее разборчивым.
Поздно ночью прибыл сэр Питер. Чтоб поскорее попасть в дом, он пошел наискось через парк и свалился в одну из канав, вырытых мистером Дарлингом. Это еще подлило масла в огонь, и в дом он ворвался сам не свой.
Леди Лэкстон пять минут подряд выдерживала эту бурю, а потом круто повернулась, ушла к себе в спальню и заперлась: пусть распоряжается как хочет…
— Если в доме мальчишки нет, — заявил сэр Питер, — то все это глупее глупого. Если же он в доме, то давно помер. А тогда скоро пойдет запах — по запаху и будем его искать. Надо за что-нибудь зацепиться, а что рыть без толку, где попало. Не диво, что нам грозят судом…
Письму леди Лэкстон суждено было пролить некоторый свет на загадку, терзавшую капитана. Ибо, поразмыслив, он легко сопоставил довольно неразборчиво написанные намеки леди Лэкстон на исчезновение какого-то мальчика и на какие-то потайные ходы с памятными ему упреками лорда Магериджа: здесь-то, очевидно, и крылась разгадка совершенно непостижимого изгнания его, Дугласа, из Шонтса — разгадка, которая поможет снять черное пятно невоспитанности и легкомыслия с его репутации офицера. Вот почему, еще прежде чем они с мисс Филипс поднялись на холм и увидели, какая беда постигла злосчастный фургон, он уже собирался сказать ей, что ему надо немедленно разыскать и доставить мальчика.
Капитан Дуглас, надо сказать, был постоянно в разладе с самим собой.
Воспитание он получил отличнейшее: сперва прекрасная английская семья, затем начальная школа для молодых джентльменов, затем избранный круг в Итоне, потом Сандхерстское училище, — кстати, тут-то и начался внутренний разлад, — и, наконец, Бистершир.
В характере капитана Дугласа было три главных черты. Первая, присущая только ему, — неутолимая любознательность, жажда всегда и во всем понимать «как» и «почему», постигать, как работают всевозможные механизмы и приборы: он обожал часы, интересовался двигателями и страстно поклонялся науке; у него были умелые руки и острый ум. Он зачитывался Жюль Верном и мечтал летать к звездам, конструировать летательные аппараты и подводные лодки — и это в те времена, когда каждому ребенку было в точности известно, что все это одни пустые фантазии.
Голова его была полным-полна идей-куколок, которым недоставало только воздуха и света, чтобы превратиться в живых ярких бабочек. Здесь он не имел себе равных.
Второй его чертой, — впрочем, она присуща почти всем молодым людям, — был живейший интерес к прекрасной половине рода человеческого; все женщины казались ему прелестными, волнующими и удивительными, наполняли его жарким любопытством и заставляли воображение рисовать соблазнительнейшие картины и приключения.
В-третьих — и в этом он также не был оригинален, — он жаждал, чтобы его любили, чтобы им восхищались, одобряли его поступки, хвалили… И с таким характерам ему пришлось пройти через воспитательную систему пресловутой английской семьи, школы, избранного круга в Итоне, вынести дисциплину Сандхерста и нравы Бистершира…
Надо сказать, что в те дни английская семья, начальная школа, избранный круг Итона и Сандхерст, — впрочем, Сандхерст с тех пор не так уж много изменился, — прилагали все усилия, чтобы третья из основных черт характера капитана Дугласа вытеснила остальные: чтобы он всегда был одет хорошо, но не вызывающе, держался хорошо, но не вызывающе, довольно хорошо играл в спортивные игры, а больше ничего хорошо не делал, и все это — в самом лучшем стиле. И оба брата Дугласы, очень похожие друг на друга, изо всех сил старались выполнить свой патриотический долг, а именно — быть простыми, заурядными английскими джентльменами; они всерьез принимали все древние традиции, даже самые нелепые, и пуще всего боялись оказаться оригинальными или слишком умными, — и все это несмотря на упомянутые выше мятежные черты характера.
Но черты эти существовали, и с ними ничего нельзя было поделать: они таились где-то глубоко, подспудно, бунтовали и в конце концов непременно пробивались наружу…
Как справедливо заметила миссис Рэмпаунд Пилби в разговоре с лордом-канцлером, братья Дугласы всячески подавляли в себе изобретательность, но она все-таки прорывалась: один затевал возмутительные мистификации и разыгрывал с людьми грубые и злые шутки, за что его и выгнали из Портсмута; а у другого подавленные страсти вылились прежде всего в безумное увлечение мисс Мадлен Филипс — воплощением яркой и дразнящей женственности… Воспитание сделало его неуязвимым для чар обыкновенных женщин, но она… она пробила эту броню. А ведь чем больше сдерживать и подавлять чувства, тем яростней они вырываются наружу…
И все же нельзя забывать о главной черте характера капитана Дугласа — об опасной смеси ума, изобретательности и неуемной пытливости. Но тут он был чрезвычайно осторожен, и пока его еще никто не уличил. Правда, он приобрел мотоцикл, а ведь в те времена это считалось почти неприличным, и, внимательно присмотревшись, можно было заподозрить его в оригинальности; но больше ничего нельзя было заметить. Я был бы счастлив, если б дело только этим и ограничилось, но — увы! — было кое-что и похуже. Об этом никто не подозревал, но кое-что было.
Он читал книги.
И не благопристойные романы или проверенные мемуары папаш его сверстников или хотя бы переизданные сборники старых анекдотов — нет, он читал книги с идеями, всякую там философию, социальную философию, научные книги и прочую чушь. Книжонки вроде тех, какие читают в инженерных институтах…
И еще — он думал. Уж в этом-то можно было бы побороть себя. Но он и не пробовал. Он даже старался думать. А ведь отлично знал, что это против правил хорошего тона, но его словно увлекала какая- то дьявольская сила.
Капитан Дуглас часто сиживал, запершись в своей комнате в Сандхерсте, и записывал на листке бумаги все свои мысли, поясняя, почему он думает так, а не иначе. И ради этого он готов был пожертвовать любыми занятиями. Он задавался вопросами, которыми в Англии не задается ни один добропорядочный джентльмен.
Мало того, он еще и проводил опыты.
Понимаете, все это началось задолго до появления первых французских и американских авиаторов. Из Других стран не донеслось еще свежего дуновения, без которого ни один хорошо воспитанный англичанин не позволит себе ни о чем задуматься. И все-таки по секрету от всех капитан Дуглас мастерил маленькие модели из тростника, бумаги и резины, надеясь хоть как-нибудь постичь тайну полета. Летать — извечная мечта человечества. Он забирался в самые уединенные уголки, карабкался на высокие холмы и пускал вниз свои трепещущие в воздухе модели. Он часами просиживал над ними и размышлял о них. И если кто-нибудь заставал его врасплох в такие минуты, он либо садился на свою модель, либо делал вид, что она не имеет к нему никакого отношения, либо поспешно запихивал ее в карман, в зависимости от того, что было удобнее, и лицо его мгновенно принимало скучающее выражение благовоспитанного джентльмена, которому решительно нечего делать. Словом, пока он еще ни разу не попался. Но это было рискованное занятие…
И, наконец, — самая худшая из странностей капитана Дугласа, — он живо интересовался военной
