Кастельмелор. Все молча ожидали какого-то необычайного события.
— Встаньте, Химена, — сказала королева, — если вы нуждаетесь в нашей помощи, то говорите скорее, потому что наступила последняя минута нашей власти, и затем корона перейдет на главу нашего сына.
Графиня не вставала.
— Я нуждаюсь не в помощи, — сказала она так тихо, что королева едва могла расслышать ее. — Я пришла не просить, а обвинять…
Голос ее сделался тверд и звучен, когда она прибавила:
— Возьми назад свою корону, донна Луиза Гусман, потому что твой сын преступил обязанности принца и дворянина, возьми назад свою корону, потому что после твоего благородного чела она не должна касаться головы подлого похитителя и убийцы!
Страшное замешательство последовало за этими словами. Одни дрожали, видя, что трон таким образом поколеблен в своем основании, другие говорили об измене. Все с жаром рассуждали и жестикулировали. Один Альфонс спокойно глядел в потолок и зевал во весь рот, как будто ничего не слышал.
Сначала королева была поражена, но вскоре гнев возвратил ей обычную энергию. Она жестом приказала молчать.
— Графиня, — сказала она, с трудом произнося каждое слово, — те, кто обвиняют короля, рискуют своей жизнью; ты докажешь сейчас то, что утверждаешь, иначе, клянусь Браганским крестом, ты умрешь!
— Я сейчас же докажу справедливость моих слов… Разве не подлец тот, кто оскорбляет беззащитную женщину? Разве не похититель тот, кто вооруженной рукой вырывает дочь из объятий матери? Разве не убийца тот, кто приказывает своим клевретам убивать безобидных слуг, виноватых только в том, что они защищали своих господ? Альфонс португальский сделал все это!
— Кто тебе это сказал?
— Если б мне сказали это, я бы никогда не поверила. Но эти убитые слуги, про которых я говорила, — мои слуги, донна Луиза, эта похищенная девушка — моя приемная дочь, эта подло оскорбленная женщина — я сама!
Страшная бледность покрыла лицо королевы; ее губы шевелились, не произнося никакого звука, вся она дрожала как в лихорадке.
— Государыня и уважаемая матушка, — сказал, зевая, Альфонс, — если вам все равно, я поеду обратно к себе в Алькантару…
— Несчастный! — прошептала королева, наклоняясь к его уху. — Разве ты не слышал? Разве ты не будешь защищаться?
— Это мать маленького графа, — отвечал совершенно спокойно Альфонс. — Ее слуги отлично защищались, у нас была славная свалка.
— Так это правда! Это правда! — вне себя вскричала королева. — Наследник Браганского престола не…
Она не кончила. Сделав над собою страшное усилие, она снова приняла свою обычную гордую осанку.
— Сеньоры, — сказала она, снова надевая корону на свою голову, — я еще королева и правосудие будет совершено.
— Мы умоляем, ваше величество, — закричали многие из дворян, — обратите внимание…
— Молчите! — вскричала Луиза. — А ты, Химена, встань, если у тебя нет еще какого-нибудь обвинения, — с горечью прибавила она.
Графиня молча встала.
— А теперь, дон Альфонс, — продолжала королева, — что вы сделали с молодой девушкой?
— Какой молодой девушкой? — спросил король.
Донна Луиза взглядом передала этот вопрос Химене.
— Инесса Кадаваль, — отвечала последняя.
— Невеста маленького графа, — холодно прибавил Альфонс.
При этом имени на другом конце комнаты раздался громкий взрыв хохота.
Духовенство, дворяне и буржуа вздрогнули, так как в тех редких случаях, когда донна Луиза выходила из себя, ее характер как бы совершенно преображался, и она доходила до жестокости. Все обернулись к тому месту, откуда раздался смех. Около дверей стояло два человека в костюмах королевского патруля. Виновный был один из них, и, нисколько не испугавшись своего проступка, он продолжал смеяться в лицо собранию.
Против ожиданий, королева не рассердилась; ее сердце было поражено слишком глубоко, чтобы она могла обратить внимание на такой ничтожный случай.
— Выведите этого человека, — сказала она только.
Но смеявшийся вырвался из рук, хотевших его вывести, и, поспешно пробежав через залу, остановился у подножия трона и поклонился с той ловкостью, с которой при французском дворе кланяются все, включая лакеев, но которая не известна нигде более.
— Если бы мне было позволено, — начал он патетическим тоном, — подать свой голос перед августейшим собранием, которое можно сравнить только с собраниями древних богов на Олимпе, на которых во время отсутствия Юпитера председательствовала мудрая Юнона, его супруга; если бы мне, бедному дворянину, говорю я, было позволено подать голос…
— Выслушайте этого доброго малого! — весело проговорил Альфонс. — У него есть очень забавная история про его славных предков… Говори, мой друг, ты можешь похвалиться, что гораздо менее несносен, чем мы все, включая сюда и мать маленького графа, которая, я уверен, несмотря на это, очень почтенная дама.
Подобно тому, как утопающий хватается за соломинку, королева стала надеяться на этого таинственного незнакомца и вместо того, чтобы повторить свое первоначальное приказание, она произнесла:
— Наше время драгоценно, говорите, если имеете сообщить что-нибудь важное, но будьте кратки.
Я постараюсь следовать желаниям вашего величества, — отвечал прекрасный падуанец, снова грациозно поклонившись. — Я имею сказать только одну вещь, но она очень важна. Благородная графиня Кастельмелор ошибается, наследницу Кадавалей похитил совсем не дон Альфонс.
— Правду ли ты говоришь? — вскричала королева.
— Бог свидетель, что мое сердце чисто и безыскусно.
— Но, — сказала Химена, — я видела и слышала.
— Вот это-то и забавно!.. То есть, — избавь меня небо от произнесения в таком уважаемом мною месте неподходящих слов! — то есть, вот это-то и странно! Вы видели, благородная графиня, человека в ливрее королевских слуг, уносящего вашу воспитанницу; вы слышали, что он произносил имя короля: это была хитрость этого негодяя, этого адского чудовища, одним словом Антуана Конти.
— Не говорите мне больше о Конти, — прервал король, начинавший засыпать, — он мне надоел.
— Антуан Конти, — продолжал падуанец, — похитил донну Инессу для самого себя, и я могу подтвердить это, так как он хотел принудить меня помогать его подлым планам… Да простят ему мои славные предки это оскорбление!
— Пусть приведут этого Конти, — сказала королева.
— Ваше величество, это приказание нелегко исполнить. Вот этот почтенный купец, — и Асканио указал на Гаспара Орта-Ваз, — взял на себя, как добрый гражданин, отправить Конти в Бразилию, дав ему, вместо прощального поцелуя, удар алебардой по спине.
Гаспар хотел бы провалиться сквозь землю и не смел поднять глаз, считая себя предметом всеобщего внимания, тогда как в действительности никто и не думал о нем.
Графиня снова опустилась на колени.
— Умоляю, ваше величество, простить меня, — сказала она. — Я пришла сюда для Инессы. Мое
